перебегают изменчивые отливы. Но одно движение, один возглас могучего
всадника, - и конь, дрожа, стремится далее.
который веки растили. Кудрявая голова в полной силе, между тем как у подошвы
время прорыло глубокое дупло, и жилистые корни просятся вон из земли.
Разбросанные кругом головы и остовы животных и птиц указывают, что тут
логовище крылатых хищников. На вершине безобразная куча сухих прутьев -
колыбель орлиных птенцов, цель путешествия боярина. Царь птиц заклегтал,
послышав врага; в звуках его голоса выражается скорбь и отчаяние могущества.
Воздух наполняется его жалобами. Мамон слезает с коня, привязывает его к
дереву, поодаль, и подходит к заветному вязу. У корня лежат обломки железа.
Худо ли была скована сеть рукою, купленною обманщиком Схарием, разломали ль
ее орлы, или сами ловчие, задобренные серебром жида, в этом рассказчик не
может дать отчета. Знает он только, что следы разорванной сети порадовали и
ободрили боярина.
лук, прицелился, зазвучала тетива, запела стрела... Но глаза, которые не
боятся смотреть на солнце, предупредили стрелу: орел взлетел, зашумел и
скрылся под защитою дальних дерев. Стрела, вонзившись в огромную ветвь,
застонала, сучья посыпались. Боярин вновь поджидает орла, но он не летит;
царь пернатых сам стережет его. Нетерпение взяло Мамона. Тул и лук долой,
ноги занесены на дерево. И орел опять над ним. Очертив в воздухе широкий
венец, он сел на родной вяз, ближе к детям. Клегтание его будто звончатая
труба, зовущая на бой. Вызванная этим голосом, мать выбралась из гнезда, где
она притаилась было, повела кругом головой и, увидев неприятеля, отвечает
самцу жалобным голосом. Казалось, они сговариваются защищать детей или
умереть. Мамон ходит уж по сучьям; вдруг около него зашумело, будто градовая
туча. Орлы вьются кругом, яростно клокочут, распускают над ним когтя и так
дерзко близятся к нему, что едва не хватают его клювом. Он обороняется от
одного, другая нападает. Вот махнул по самцу кистенем - кистень, скользнув
по крылу птицы, разбивает надвое огромный сук и, увлеченный силою удара,
падает на землю. Испуганная лошадь шарахнулась в сторону. Птицы, как бы
озадаченные этим ударом, дают себе отдых. Мамон пользуется им, взбирается на
сук, другой, третий, и вот уж недалеко от цели. Но орлы не оставят детей
своих без защиты. Они засели между гнездом и неприятелем. Чародейный взгляд
их впился в Мамона и мутит его душу. Крылами своими они накрыли его, будто
шатром. Вслед за движением его ножа самец перелетает на другой сук, в тыл
врагу. Мамон следит их взором, между тем заносит ногу выше, одною рукою
хватается за гнездо, другою хочет вонзить нож в грудь самки; она в сторону,
под защиту сучьев, и только слегка ранена. На жалобный крик ее птенцы
высовывают голову из гнезда: самец налетает сзади на Мамона, впивается ему
когтями в спину и клювом дерет ее. Ободренная примером самца, и орлица с
другой стороны бросается на неприятеля. Начинается бой. Птицы хлещут, секут
его крыльями, режут клювом, будто серпом, терзают когтями. Но и Мамон
отчаянно обороняется, нападает, разит ножом. Кровь льется с той и другой
стороны. Крики детенышей ободряют пернатых бойцов. Охотнику нет уж надежды
выпутаться из ужасных когтей: он падает отчаянный сигнал, и лес с трепетом
повторяет его. Орлы обвертывают Мамона своими крыльями, спутываются с ним, и
все трое, истощенные, истекая кровью, валятся с дерева безобразным клубом;
остановленные ветвями, качаются на них, будто в воздушной колыбели, и
наконец с грохотом падают на землю. Испуганный этим падением, конь рванул,
порвал тесменные повода и умчался.
освободить своего господина, полумертвого, из ужасного плена. Обрубленные
ноги птиц еще держатся за врага своего, впившись в него когтями.
Благодаря крыльям птиц он избавился смертельного ушиба. Но на теле его не
было почти места без язвы.
что он в побоище с медведем был под лапою его, но все-таки его убил. За эту
отвагу боярин удостоился от удальцов не одного лишнего поклона.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
осталась в глубоком одиночестве. Никогда еще она так сильно не чувствовала
этого одиночества; грудь ее разрывалась, сердце надломило. Она понимала, что
любит басурмана, но почему, за что, с какою целью любит, все-таки не могла
дать себе отчета. Мысль быть вечною подругою его, если и приходила ей в
голову, пугала ее самое: девушка, воспитанная в строгом православии, могла
ли соединить судьбу свою в доме божием с поганым немцем? Дошли до нее новые
слухи, распускаемые Варфоломеем, этою пожарною трещоткой, которая наводила
тревогу, сама не зная что делает, слухи, подтвержденные послом
императорским, что Антон-лекарь жидок, коновал и бог знает какой недобрый
человек. Они еще более вооружили ее бедный рассудок против постояльца. Но
оторвать от него свое сердце, забыть его, изгладить его прекрасный образ не
могла: это было свыше сил Анастасии. Очарование победило слабую волю. Эта
мысль день ото дня все более укреплялась в ней.
видно, не мог снести благодати. А статься может, брал крест, чтобы ворожить
над ним. С тех пор в груди у ней кипит словно смола; когда смотрит на
Антона, не может отвесть от него глаз, не может досыта насмотреться; так и
хотела бы вынуть душу из груди и отдать ему. Если бы могла слететь к нему
пташкой, готова б забыть девическую стыдливость, отца, брата, и обняла б его
и замерла бы на его груди. Вот теперь он далеко под Тверью, а она все видит
его, будто он с нею, будто волшебным взглядом просится к ней в душу: не
пустить не сможет. Закроет глаза? очарователь тут как тут, и сидит с нею, и
шепчет ей прилучные, приманные слова, на которые за ответом разве на небо
господне сходить. Откроет глаза? перед ней стоит пригожий чужеземец, словно
живой. Не открестится, не отмолится. Девушки-подруги говорили ей (знать
слыхали от матерей), можно полюбить суженого-ряженого, и то когда увидишь
его несколько раз, можно полюбить мужа, когда поживешь с ним годок, два. А
этот никогда не был ей суженым: отчего ж, лишь взглянула на него, предалась
ему всею душою, всеми помыслами? Хотя б истоптал своими острыми каблуками, и
тут не могла б отстать от него. Ходит ли она по саду - голову повесив, ищет
какого-то цвета ненаглядного, нездешнего. Ноженьки ее путаются в шелковой
траве; возвращаясь домой, шепчет про себя: "Все цветы, цветы видела, одного
цвета нет как нет, уж как нет цвету алого, самого моего прекрасного! Иль его
красным солнышком выпекло? иль его частым дождем выбило? иль его совсем в
саду не было?" Ни игры, ни хороводы и песни не могут развлечь ее тоски.
Посреди хороводов видит она милого чужеземца; подруга ль жмет ей руку,
содрогается; песни только что разжигают ее сердце и наводят на него новую
грусть. Без надежд, без сладкой будущности, она только желает одного -
освободиться от тяжкого очарования. Но сказать о том не смеет никому.
Грешная только в любви к басурману, она часто изливается в слезах молитвы,
бьет себя в грудь и кается в тяжких грехах, неведомых ей самой.
тоже стал примечать. Послали за старушками-ведями; гадали, ворожили на воде,
на угольях и четверговой соли, выводили таинственные круги на дверях, клали
жеребейки под местные иконы в церкви Девяти Мучеников. Решили наконец
ворожейки, что она тоскует по суженом, которого переехал недобрый человек.
Было много женихов: иные казались не по нраву боярина - ведь она одна у
него, словно солнышко на небе, - других разбивал Мамон через подкупленных
свах. "Анастасия Васильевна с изъянцем, - говорили они, - у ней какое-то
родимое пятнышко, тут веснушка, здесь рубчик; нередко находит на нее куриная
слепота; и устарок-то она, и житья недолгого". Очных ставок наводить нельзя
было, верили на слово свахам, и женихи позамолкли. Отец и мамка ходили на
богомолье, ставили местные свечи, теплили неугасимую лампаду, оделяли щедро
нищих, и все с одною мыслью отогнать от милой Насти, света-радости, того
недоброго человека, который переехал ей путь к счастию супружескому.
нездоровье ее. Ощупью ума лукавого, чутьем сердца и опыта, она стала
угадывать, что тут кроется тайна. Доведаться ее и сделаться в ней участницей
- вот чего хотела добиться во что б ни стало. По муже она была дальняя
родственница Образцу. Овдовев, редко посещала дом воеводы, остерегаясь будто
дерзких поступков Хабара; она была так молода, могла еще выйти замуж, и
берегла свое доброе имя!.. При людях образец скромности, слова свободного не
проронит, очей не поднимет на мужчину, от нескромных речей вся горит.
Нередко матери ставят ее в пример своим дочерям. Зато сбереженное наружно,
расточает тайно своему избранному любимцу. Все ему, и роскошь ночей, и дни с
сладкими воспоминаниями о них, с надеждами на другие, и всякого рода жертвы,
какие мог только требовать от нее удалый молодец, деспот в любви, и какие
могла только изобресть в угоду ему. В таких случаях страсть бывает творцом
высоким: перед нею ничто Байрон, Мицкевич, Пушкин. Все в дань несет своему
идолу поклонница его - золото, серебро, спокойствие, красоту. Но Хабар,
разгульный, раздольный, остановит ли свою победу на одном предмете? Такая
победа для него не тот же ли плен? Широко рукам, широко воле и сердцу, вот
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Беляев Александр