пальцем по растопыренной ладони. - Один-то сбежал, а другой... Уж больно
сквернословил он... Не то чтоб матершинил, а все разные такие слова...
Ну, Юда и рассердился!..
кову надоело молчать, потому и сказал, - лицо его не выражало ничего
иного, кроме как кромешную скуку.
нагаром. Семен лежал неподвижно и совсем безжизненно.
Жибанда, скося глаза на Семенову руку, продолжавшую свой непонятный
счет.
че. Тяжелая дверка, повешенная чуть вкось, шумно захлопнулась за послед-
ним.
облегчи сердце! Всяко яблоко с кислиной, известно... У меня вот, давно
было, тоже случай... рукавицы у товарища стащил. Шитые были, очень при-
ятные. Как-то, понимаешь, рука захотела, сам-то я и не хотел вовсе... Уж
я с ними маялся тогда! Ведь мы хода своей души не знаем, оттого и проис-
ходит. Так потом в яму и кинул их, жечь будто стали... А этот, председа-
тель-то ихний, ведь ему теперь все равно! Ведь он больше не чувствует!..
даже удержать не успел. - Семен круто приподнялся и смаху уронил себя на
сломанное плечо. То было внезапно, как судорога. Только глухой Семенов
хрип свидетельствовал о боли.
нулся на Шебякина и такое пообещал ему глазами, что тот сразу ощутил в
ногах некую неверность и метнулся в землянку. Жибанда бежал по лесу, ми-
мо землянок, цепляясь ногами за выпученные корневища, за дрова, валявши-
еся всюду. Сам не зная - зачем, он искал Настю. Он нашел ее...
скаливших зубы. Против нее, как в поединке, стоял Юда и хитровато гладил
себе шею, не сводя с Насти смеющихся глаз. Мишка подбежал в ту минуту,
когда Настя длинно и скверно выругалась в ответ на какой-то столь же за-
мысловатый выпад Юды.
своими ресницами.
Опять громко захохотали обступившие их барсуки, радостные всякому смеху,
откуда бы ни происходил.
только Тешкин низкий медленный хохот гудел. - Хочешь, я такое тебе заг-
ну, что и замолчишь!
ные пятна на ее щеках предавали ее.
пожаром стыда.
плечо.
Насте, - садился за стол и с самым неопределимым чувством глядел в ее
пепельно-смуглое лицо, на котором еще ярче, чем прежде, тлели губы. Ви-
дел одно: горела холостая папороть и звала к себе доверчивое сердце Миш-
ки. И он шел к ней, не зная колдовского слова, и каждую ночь сгорал в ее
огне, - а утром возникал из пепла, - отдаваясь целиком и ничего не полу-
чая взамен, тоскуя над непонятным ему.
были все любовные слова того вечера. - Ну, о чем ты?..
глядела, как в печке суетится огонь.
ках его торопливыми губами обрывал он огненные цветки Настиной папороти,
обжигаясь и обманываясь. А Настя не гнала Мишку, потому что ей нужна бы-
ла Мишкина сила. Чувство к Семену было Настиным кладом, образ его, соз-
данный самой Настей, наполнял ее ночи, - его одного хотела.
землянку и в следах своих не видел Юды. А Юда был ловок и юрок. В Мишки-
ну любовь вплетал он свою поганую игру. Не простое и понятное томленье
по чужой и красивой, прикрывшейся именем Гурея, не страсть точили Юду и
заставляли ежевечерне прослеживать Жибанду, - толкало непреоборимое
стремление и здесь поставить клеймо своей погани. В желаньях своих был
настойчив и неумолим Юда, как ребенок. - Когда Жибанда входил в землянку
и брякал запираемый засов, садился Юда на откос землянки и посиживал
так, безобидно и терпеливо. Табак весь вышел у барсуков, а был бы табак
у Юды, и совсем не плохи были бы ему его вечера, напитанные глухим ше-
лестом непогоды и томительным плачем сов.
немножко на ступеньках, грызя корку полусырого, барсуковской выпечки,
хлеба. Месяцу было время, и Юда, пожевывая, глядел, как сочились мерт-
венные лучи его сквозь густую еловую хвою, раскачиваемую дуновениями не-
погоды. Потом Юда откусил еще и растворил дверь в землянку. Было в ней
жарко до духоты. Не горела ни лучина, ни коптилка, зато ярко, цветисто и
минутно играли на сосновых стенах отблески печного огня. Войдя, Юда от-
кусил еще от корки и стоял присматриваясь.
из угла.
больно из трубы у вас выбивает. Пожара б, думаю, не наделали.
Иди теперь!
на том же месте, изредка поглядывая на волосатую Мишкину грудь, чернев-
шую в расстегнутом вороте. - А ссориться нам нечего, правда. Мы друзья с
тобой, тесные, - грубо притворялся пьяным Юда и так, чтоб Мишка видел
его притворство. - Мы с тобой хоть и шар земной без шума поделим! Бери,
скажу, Миша, правую сторону, а я себя по левой расположу. Ведь чело-
век-то я, ты сам знаешь, сговорчивый, необидчивый...
унизительно.
попробовал пошутить он. - Ведь не пьян же ты, Юда... понимаешь.
за Аристарха-то выдал. Боялся, что совестно тебе будет!..
Юда, знай меру словам... не заговаривайся!
Юда, не обратив внимания на Мишкино замечанье. - Сажай на своей половин-
ке ну хоть там яблочки, а я у себя горох разведу... Так, что ль?
лоб, как бык.
берясь за скобку двери. У двери он задержался. - А мне... можно, потом?
- спросил он, стоя к Мишке боком и глядя куда-то в сторону.
головой в низкий накат потолка, похряхтел и промолчал. Но Мишка не кинул
его в дверь, как сначала подсказал ему гнев. Он распахнул дверь ногой и
легонько вытолкнул Юду в моросящую темноту: осенняя погода переменчива.
- Юда ушел без лишнего шума, а Мишка, прислушивавшийся у полупритворен-
ной двери, слышал, как посвистывал тот что-то среди мокрых кустов.
лой парень!..
ту внутри себя. Настины ночи только усиливали его жажду и умножали тос-
ку. Требовала грудь воздуха осеннего, поля, а рука - размаха. И Мишка
стал уезжать со своим небольшим отрядом в озорованье по волостям. Кроме
того, нужно было доставать провиант на всю летучую ораву. - Об этом
скрывали от Семена: Семен противился всяким поборам с мужиков.
- то, что скопилось в ней, неудержимо искало выхода. Было время ужина.
Дежурный барсук, татарченок из двадцать третьей, пропустил ее, почему-то
покачав головой, - она почти вбежала. Шебякин отсутствовал, - ужин он
получал из общего котла. В зимнице никого не было. Стены без людских те-
ней выглядели голо и пусто. Настя, пришедшая сюда впервые после Мочи-
ловского обрыва, проворными глазами обежала землянку. Не в правом углу,
на соломе, как рассказывал Жибанда, а в левом, на Свинулинском диванчи-
ке, полулежал Семен. Успела продраться от барсуковской небрежности обив-
ка, и огрубели под грязью несбыточные атласные цветы. Остановясь у при-
толки, побарываемая стыдом и неведомым ей доселе чувством любовного