- Сестра тогда как вошла, так аж вскрикнула. Как тут было не закричать,
когда я перед изображением покойника вся голая сижу?
- Ну да, пожалуй.
- Я тогда ей объяснила, чего я хочу. Так и так. Садись, сказала, тоже
рядом, разденься и покажись папе. А она не стала раздеваться. Посмотрела,
как на идиотку, и ушла. Сестра в таких вещах слишком консервативная.
- Она-то как раз сравнительно нормальная, - сказал я.
- А как тебе наш папа показался?
- Я с людьми когда в первый раз встречаюсь, теряюсь обычно. А вот с ним
вдвоем совсем тяжело не было. Настолько было просто. И поговорили с ним о
разном.
- О чем вы говорили?
- Об Эврипиде.
Мидори расхохоталась, точно от чего-то ужасно веселого.
- Ну ты оригинал! Ну это же надо, первый раз видит больного, умирающего
человека, который от боли страдает, и рассказывает ему про Эврипида! Таких
людей больше нет, наверное.
- Дочерей, которые перед изображением покойного отца догола раздеваются,
тоже, наверное, больше нет.
Мидори расхохоталась и звякнула колокольчиком на буддийском алтаре.
- Отдохни, папа. Мы теперь весело будем жить, так что спи спокойно. Тебе
ведь не больно теперь? Ты ведь умер, тебе теперь не больно, наверное. А
если до сих пор больно, ты пожалуйся богу. Скажи, ну сколько же можно?
Найди в раю маму и живите с ней дружно. Я у тебя его видела, когда
помогала ходить по-маленькому, он у тебя такой замечательный! Так что не
унывай. Спокойной ночи тебе.
Мы по очереди приняли ванну и переоделись в пижамы. Я надел практически
новую пижаму, которую ее отец надевал всего несколько раз. Была она мне
несколько маловата, но это все же было лучше, чем ничего. Мидори постелила
мне в комнате, где стоял алтарь.
- Не страшно тебе, что алтарь здесь? - спросила Мидори.
- Не страшно. Я же ничего плохого не сделал, - сказал я, смеясь.
- Только ты побудь со мной рядом и обнимай меня, пока я не засну, ага?
- Ладно.
Я до конца обнимал Мидори на ее тесной кровати, хоть несколько раз и чуть
не свалился с ее края. Мидори уткнулась носом мне в грудь и обвила руками
меня за пояс. Я правую руку завел ей за спину, а левой держался за
кровать, опираясь на нее, чтобы не упасть. Обстановка была совершенно не
эротичная. Перед носом у меня была ее голова, и ее коротко постриженные
волосы щекотали мой нос.
- Скажи чего-нибудь, - сказала Мидори, спрятав лицо у меня на груди.
- О чем?
- О чем хочешь. Чтобы мне приятно было.
- Ты ужасно милая.
- Мидори, - сказала она. - Назови меня по имени.
- Ты ужасно милая, Мидори, - поправился я.
- Насколько ужасно?
- Такая милая, что горы обваливаются и моря мелеют.
Мидори подняла голову и посмотрела на меня.
- Все-таки ты очень по-особенному выражешься.
- Обожаю, когда ты мне так говоришь, - сказал я, смеясь.
- Скажи что-нибудь еще красивее.
- Я тебя очень люблю, Мидори.
- Как сильно?
- Как весенний медведь.
- Весенний медведь? - Мидори опять подняла голову. - В каком смысле, как
весенний медведь?
- Ну вот гуляешь ты одна по весеннему полю, а с той стороны подходит к
тебе медвежонок с шерсткой мягкой, как бархат, и круглыми глазками. И
говорит он тебе: "Здравствуй, девочка. Давай со мной поваляемся?" И вы с
ним обнимаетесь и играете весь день, катаетесь по заросшему клевером
пригорку. Красиво?
- Правда красиво.
- Вот так сильно я тебя люблю.
Мидори тесно прижалась к моей груди.
- Класс, - сказала она. - Если ты так меня любишь, то все-все будешь
слушать, что я скажу? Не будешь сердиться?
- Еще бы!
- И всегда-всегда меня береги.
- Конечно, - сказал я. Затем погладил ее по-мальчишески короткие мягкие
волосы. - Не бойся, все будет хорошо.
- Все равно страшно, - сказала Мидори.
Я слегка обнимал плечи Мидори, и через какое-то время ее плечи стали мерно
подниматься и опускаться, и послышалось ее ровное дыхание, и я потихоньку
вылез из постели, пошел на кухню и выпил пива.
Мне никак не спалось, и я хотел было что-нибудь почитать, но сколько ни
смотрел вокруг, ничего похожего на книгу в глаза не бросалось. Я уже
собрался пойти в комнату Мидори и поискать какую-нибудь книгу на книжной
полке, но побоялся, что мои шаги ее разбудят, и передумал.
Некоторое время я просто пил пиво, когда вдруг вспомнил: так ведь в этом
доме же есть книжная лавка! Я спустился на нижний этаж, включил свет и
осмотрел художественные книги. Ничего достойного прочтения там особо не
было, и большую часть я уже до этого читал.
Но почитать что-то было надо, и я выбрал "Под колесами" Германа Гессе
(Hermann Hesse, "Unterm Rad") с пожелтевшей от времени с обратной стороны
обложкой, и положил на прилавок деньги, сколько значилось на ценнике
книги. Получалось, что по крайней мере на эту сумму запасы магазина
Кобаяси уменьшились.
Попивая пиво, я сел за кухонный стол и стал читать книгу. Впервые я почел
"Под колесами" в тот год, когда поступил в среднюю школу. И вот спустя
восемь лет я среди ночи сижу на кухне в доме у девушки, да еще в тесной
пижаме, которую при жизни носил покойный отец подруги, и читаю книгу с тем
же названием.
Я подумал, что как-то это странно. Ведь не окажись я в такой ситуации, я
не стал бы перечитывать роман "Под колесами".
Не все в "Под колесами" было правдоподобно, но роман это был неплохой. На
кухне, погруженной в ночную тишину, я с большим удовольствием медленно
читал этот роман, строчку за строчкой. На полке стояла покрывшаяся пылью
бутылка брэнди, и я плеснул немного в кофейную чашку и выпил. Брэнди
согрело мое тело, но сна не принесло.
В начале четвертого часа я потихоньку сходил посмотреть, как там Мидори,
но она, похоже, сильно вымоталась и спала без задних ног. Уличный фонарь
торгового ряда, стоявший за окном, белым светом освещал комнату, точно
луна, и она спала, повернувшись к его свету спиной.
Тело ее не шевелилось, точно заледенело. Я приблизил к ней ухо, но ничего,
кроме ее дыхания, слышно не было. Мне подумалось, что спит она, совсем как
ее отец.
Походная сумка так и лежала рядом с кроватью, а белый плащ висел на спинке
стула. Письменный стол был аккуратно прибран, на стене перед ним висел
календарь с изображением Снупи.
Я слегка раздвинул шторы на окне и выглянул на безлюдную улицу внизу. На
всех лавках были опущены железные шторы, и только выстроившиеся перед
питейным заведением торговые автоматы, съежившись, ждали утра. Временами
гул колес грузовиков дальнобойщиков тяжело сотрясал воздух вокруг. Я
вернулся на кухню, выпил еще чашку брэнди и продолжил читать "Под
колесами".
Когда я дочитывал книгу, небо уже посветлело. Я вскипятил воду, выпил
растворимого кофе и написал шариковой ручкой письмо на бумаге, лежавшей на
столе. Написал, что выпил немного брэнди, купил "Под колесами" и еду
домой, так как уже рассвело, всего хорошего. Немного поколебавшись,
дописал: "Ты такая милая, когда спишь". Затем вымыл чашку, выключил свет
на кухне, спустился по лестнице, потихоньку поднял железную штору и вышел.
Я беспокоился, не подумают ли чего соседи, если увидят, но в шестом часу
утра на улице никого не было. Лишь ворона сидела на крыше и оценивающе
оглядывала окрестности. Я взглянул на задернутое розовыми шторами окно
комнаты Мидори, затем пошел на станцию метро, доехал до конечной станции и
до общежития опять шел пешком.
Общественная столовая, где кормили завтраками, была открыта, и я съел там
теплый вареный рис с соевым бульоном, соленой капустой и яичницей. Затем
пошел к общежитию с обратной стороны и тихо постучал в окно комнаты на
первом этаже, где жил Нагасава. Нагасава тут же открыл окно, и я вошел.
Кофе будешь? - сказал Нагасава, но я отказался. Я попрощался с ним и пошел
к себе в комнату, почистил зубы, снял брюки, перевернул одеяло и,
укрывшись им, закрыл глаза. Наконец наступил сон без всяких сновидений,
подобный тяжести свинца.
Я каждую неделю писал письма Наоко, и от нее тоже пришло несколько писем.
Письма были не такие длинные. В письме она писала, что с наступлением
ноября по вечерам стало все больше холодать.
"Твой отъезд обратно в Токио и приход глубокой осени были почти
одновременными, и я долго не могла разобрать, из-за того ли у меня такое
чувство, что где-то в моем теле открылась зияющая пустота, что ты уехал,
или из-за времени года.
Часто разговариваем о тебе с Рэйко. Она просила даже передать тебе в этом
письме привет. Рэйко так же хорошо относится ко мне, как и всегда.
Сомневаюсь, смогла бы я вынести жизнь здесь, если бы ее не было.
Когда мне одиноко, я плачу. Рэйко говорит, что это хорошо, что я могу
плакать. Но одиночество - это действительно тяжело. Когда мне одиноко,
разные люди заговаривают со мной из ночной темноты. Как деревья шуршат от
ветра в ночи, так разные люди заговаривают со мной. В такие минуты я
помногу разговариваю с Кидзуки или сестрой, которые давно уже стали
Русанов Владислав
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Жюль Верн
Афанасьев Роман
Орлов Алекс