Чтение 57–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

немцы обгоняют нас, танк в их руках, и копать они могут с двух сторон.

А людей нет. В батальонах всего по девять-десять активных штыков. Бывает
и меньше. Бойцы с десятидневным стажем считаются уже стариками. Во втором
батальоне однажды в течение суток оборону держали два пулемета и
45-миллиметровая пушка. Стрелки все вышли из строя.

Раз в три ночи приходит пополнение - озябшие, дующие в ладони юнцы,-
топчутся как раз у нашей землянки, получают обмундирование - валенки,
тулупы, меховые рукавицы.

- Это что, дяденька, Сталинград?

- Сталинград.

- А где же дома?

- Домов нет. Были дома. Юнцы переглядываются.

- А хлеба по скольку дают?

- По восемьсот!

- И приварок?

- И приварок.

- А строевой занимаются здесь?

- Нет. Не занимаются.

- Слава богу...

И красноносые, покрытые пушком физиономии улыбаются. Потом их
выстраивают, выкрикивают фамилии и уводят на передовую. Иногда только
половина доходит до окопов-они пугаются мин, бросаются врассыпную...

Немцы бешено, остервенело сопротивляются. Еженощно трехмоторные "юнкерсы"
сбрасывают им боеприпасы. Где-то там, западнее, кольцо сжимается,
стягивается, но здесь, на берегу Волги, передовая не сдвигается ни на метр.

Вторую неделю по Волге идет сало, или шуга, как ее здесь называют.
Сообщение с левым берегом осложняется. Боеприпасов не хватает. Батареи на
этом берегу - артиллерийские и минометные - получают строгие лимиты на
снаряды, а ночной тревожащий огонь из винтовок вообще запрещается.
Артиллеристы воруют друг у друга снаряды.

С продуктами тоже неважно. Снабжают нас "кукурузники". Сбрасывают по
ночам завернутые в рогожу тюки с сухарями и концентратами. Адресатом считает
себя всякий находящийся по эту сторону Волги. Кто увидел, тот и забрал, кому
свалилось на голову - тот и хозяин. "Чумаковцы" - разведчики - проявляют
бешеную активность. Раза два Чумака вызывают к самому комдиву. Оттуда он
приходит злой и красный.

- Отдай этим соплякам из сорок пятого два мешка сухарей,- бросает на ходу
старшине,- и скажи, что в следующий раз морду им наклепаю, если так вести
себя будут.

И старшина ворча вытягивает мешки с сухарями,- в углу у него целый склад.

Так идет жизнь.

Громыхает артиллерия, строчат пулеметы, разведчики ходят за "языком",
Устинов - дивинженер - одолевает меня бумажками, но я их не читаю. "Чертов
танк", "проклятая семерка" - как прозвали его бойцы, не дает мне житья.

Траншея почти не подвигается, грунт как камень, лопаты ломаются, кирки не
берут, тол весь вышел, аммонит дрянной, а главное, немцы! Буквально поливают
место работы свинцовым дождем, стреляют из минометов, бросают гранаты.

К концу недели мы прокапываем еле-еле десять метров - меньше полутора
метров за ночь. Теряю половину своего взвода - троих убитыми, остальных
ранеными. Ко всему еще Агнивцев заболевает чем-то похожим на тиф, и его
отправляют в медсанбат. За ним отправляется Валега. Стерегущий на той
стороне лошадей ездовой Кухарь попадается на краже овса и угождает в
штрафной батальон. Кроме Валеги, его некем заменить. Остается нас четверо -
я, Лисагор, Гаркуша и Тугиев...

Траншею прекращаю копать.

Как-то вечером приходит с левого берега Лазарь - начфин. Весь белый и
дымящийся от мороза вваливается ко мне в землянку. Замерзшими, негнущимися
пальцами вытягивает водку из кармана.

- По случаю взятия танка. Вспрыснуть надо...

Лисагор смеется. Я ничего не отвечаю. Мне уже надоели эти розыгрыши. Нет
человека в полку, который не шутил бы по поводу моего танка. Даже тихий,
скромный Лазарь - и тот вот острит.

- Иди ты знаешь куда?

Лазарь удивленно пожимает плечами.

- А у нас, на той стороне, слух распространился - будто красный флаг уже
на танке...

- Вот приходите с той стороны и берите его, а потом уже слухи
распространяйте.

Лазарь улыбается, скидывает шинель, сапоги, забирается на койку.

- Мороз такой, что голова трещит. К утру, наверное, Волга станет.

- Давно пора. Может, тол тогда подвезут. Лисагор раскупоривает бутылку.

- Взрывать, что ли, танк собрались? - спрашивает Лазарь.

- Какой там танк. Землю, а не танк. Земля знаешь какая?

- Вы что, подкапываетесь под него?

Лисагор так и застывает с бутылкой в руке. Меня тоже точно током ударяет.
Вот дураки! Неделю мучаемся под немецким огнем, а такая простая мысль до сих
пор не пришла в голову...

- Лазарище, будь ты проклят, золотая голова! Где ты только учился?

Подкопаться! Просто, как колумбово яйцо! Ближе всего к танку от крайней
правой фарберовской землянки. Метров тридцать, не больше. Вал около нее
высокий - метра полтора. Немцы даже не увидят, как мы землю выкидывать
будем. А грунт на глубине не такой мерзлый.

- Здорово, черт возьми! - Лисагор хватает карандаш.- И людей много не
надо. Копать сможет один человек - только часто менять. Один копает, другой
землю вытягивает, двое разравнивают и маскируют. Восемь - десять человек с
гаком хватит. Если дивизионных саперов человек пять подкинут - дня за
три-четыре сделаем. Правда, инженер?

Лисагор подводит черту и пишет под ней цифру "4" - четверо суток.

- Устинов твой в восторге будет. Совсем как в Севастополе. Заложим толу
килограмм сто - и как ахнем!.. Представляешь воронку? Бойцы из нее прямо
шеренгой пойдут.

Мы выпиваем поллитровку, хлопаем от радости Лазаря по спине так, что он
кашлять начинает. Натянув валенки, я бегу к Ширяеву, потом к майору.

Звонок по телефону полковнику, трехминутный разговор, и с завтрашнего
вечера я получаю в свое распоряжение взвод дивизионных саперов, сто
пятьдесят килограммов аммонита и пятьдесят килограммов тола из
неприкосновенного запаса. Срок - четыре дня.

Ночью я никак не могу заснуть, ворочаюсь с боку на бок, мешаю
свернувшемуся около меня клубочком Лазарю спать, курю одну папиросу за
другой.

Следующие четыре дня я, кажется, совсем не сплю. Где-то урывками,
скорчившись, вздремну на полчаса, и все. В рот ничего не лезет.

Лисагор тоже в лихорадке. Матерится за десятерых, сам землю таскает,
раздобывает где-то три аккумулятора и десятиметровый шнур с лампочкой,
кормит бойцов шоколадом, чтоб азартнее были.

В первые сутки проходим десять метров. Во вторые - восемь с половиной.
Задерживает земля. В ведрах и котелках, на карачках приходится вытягивать ее
наружу. С каждым новым метром работа усложняется. Грунт все-таки мерзлый,
хотя мы только на глубине двух метров.

К утру первого декабря пройдено восемнадцать с половиной метров. Осталось
одиннадцать с половиной. Меняем бойцов через каждые пятнадцать минут.
Включаемся сами. В общей сложности нас работает пятнадцать человек. Этого
более чем достаточно.

Еще один день. К вечеру остается пройти три метра. Бойцы копают, как
звери. Вылезают из туннеля потные и грязные как черти. Совершенно неутомим
Тугиев - работает не по четверти, а по полчаса и в четыре раза превышает
норму. Я выхожу из строя - со второго раза натираю себе мозоли на ладонях.
Четыре дня - ни я, ни Лиса-гор не ходим на берег.

Второго декабря часов в девять вечера звонит из штаба Ширяев.

- В пять ноль-ноль "сабантуй". Успеешь?

- Успею.

- Я приду часа в четыре. Разведчики тебе нужны?

- Для чего?

- Живая сила. Вместо третьего батальона.

- А не жалко?

- У меня Чумак был. Предлагал свои услуги.

- Что это с ним случилось?

- Хочет первым в танк попасть. Полковник говорил, что к ордену
представит.

- Ну что ж, пускай приходит. Я ему всегда рад.

- Человек пять хватит?

- Хватит.

- Жди, значит.

- Жду.

Я кладу трубку.

Итого, значит, одиннадцать бойцов - по три от двух батальонов и пять
разведчиков. Мощная операция. Надо только ребят подходящих подобрать. Звоню
Синицыну и Фарберу. Синицын обещает дать хорошие "березовые колышки". На
нашем телефонно-кодовом жаргоне "березовыми" (в противовес "горелым")
колышками называются опытные бойцы, преимущественно из сибиряков.

Фарбер сам приходит ко мне - в блиндаж первой роты, мой временный КП.

У него желтуха. Лимонно-желтый, в круглых очках своих, он похож сейчас не
то на китайца, не то на японца. Желтухой сейчас почти все болеют - от
однообразной пищи. Противная болезнь - нападает инертность, сонливость,
пропадает аппетит. То тут, то там на снегу видны красно-бурые следы мочи.