Чтение 57–й страницы книги ~Сивцев Вражек~

И опять никто не удивился в лавочке, что вот старый ученый, с
европейским именем, торгует чужими книгами из процента. И оттого, что никто
не удивился, стало легче и проще. Значит, нет в этом ничего дурного, и
можно. Вероятно, и другие сейчас так же делают.

Выйдя из лавочки с пустым портфелем под мышкой, орнитолог оглянулся с
довольным видом,- все-таки кое-что для Танюшиного хозяйства очистится.
Немного, конечно, так как книги не свои, но зато не свои - не так уж и
жалко. Заработан пустяк - а все же заработан., своим трудом, стариковской
своей заботой.

У ворот соседнего дома, стоявшего в глубине за решетчатой оградой,
дежурил молодой красноармеец с винтовкой. Люди сюда входили, предъявляя
бумажку - пропуск.

И профессор, стараясь держаться прямее и ступать увереннее, зашагал к
Большой Никитской.

Был и другой фасад у дома, охраняемого солдатом, и фасад этот выходил в
садик, в Чернышевском переулке. В саду, отделенном от улицы решеткой,
высились деревья с еще уцелевшими желтыми листьями. Ко второму этажу, к его
балкону, вела из сада каменная лестница. Калитки с этой стороны не было -
никто отсюда не входил.

Когда стемнело, переулок опустел, а в заднем фасаде дома засветились
окна. В восемь часов вечера здесь назначено было важное собрание, и к
главному фасаду, что в Леонтьевском, подходило и подъезжало много людей.
Стояли у ворот и автомобили.

В Чернышевском же, к заднему фасаду, подошел лишь в десятом часу один
человек, поглядел по сторонам и, придерживая карман, ловко перелез через
решетку, пригнулся к земле и замер.

С переулка за деревьями не было видно, как темная фигура поднялась по
лесенке к балкону и осторожно заглянула в окно. На опущенной занавеске
силуэтом очертилась широкая спина, а в щелку виден был край стола, за
которым тесно сидели люди.

Тогда темная фигура, откинувшись от стены, взмахнула рукой.

Взрыв слышали даже на окраинах Москвы.* В прилегавших улицах были
выбиты оконные стекла, а подальше только звякнули.

* Взрьв слышали даже на окраинах Москвы - террористический акт,
совершенный 25 сентября 1919 г. в здании городского комитета РКП(б) во время
многолюдного заседания. Несколько десятков раненых, двенадцать убитых -
таковы были последствия взрыва, в подготовке которого ЧК обвинила подпольную
организацию левых эсеров и анархистов. В качестве "возмездия" были
расстреляны сотни заложников из представителей враждебных большевикам
партий, офицерства, интеллигенции, "буржуазного элемента".

И граждане, давно привыкшие к ночной стрельбе на улицах, все же сразу
сообразили, что это и не ружье, и не пулемет, и, кажется, не пушка.

В доме с двумя фасадами не было теперь крыши и одной из стен.

В этот день Завалишин был с утра трезв и мрачен. С Лубянки домой ушел
под вечер, так как день был не рабочий. Дома сидел на постели, сняв новый
пиджак, недавно доставшийся ему после "операции". Анна Климовна в кухне
ставила самовар и готовила закусить перед сном.

Не то чтобы Анна Климовна жадничала, а как-то не могла она примириться
с тем, что дверь в комнаты Астафьева все еще стояла опечатанной.

- Сколько времени нет его, может, и совсем не вернется, а комнаты зря
пропадают. Может, похлопотал бы, их бы и отпечатали. А и так бы снял печати,
ничего тебе не будет за это.

- На что тебе его комнаты?

- А что же нам, в одной жить да в кухне? Набросано добра, а девать его
некуда.

- Нельзя.

- А почему нельзя-то?

- Раз говорю, нельзя. Может человек вернуться, а комнаты его нет. Там
его вещи.

- Подумаешь, буржуя жалко. Больно уж ты о нем заботливый.

- Отстань, Анна, не морочь голову. Ты его и в глаза не видала, а я его
знаю.

- Приятель какой.

-- А может, и впрямь приятель! Может, он мне жизнь покалечил, а я его
уважаю, вроде как за лучшего приятеля.

Помолчав, прибавил:

- Пивали вместе, ну и что же? Голова умнеющая, до всего дошел. А что
забрали его - ничего не доказывает. И не тебе, дуре-бабе, о нем рассуждать.
Ученый человек - не нам, мужикам, ровня.

- Ученый... Чему тебя научил ученый твой?

- Чему научил, про то мне знать. Говорю тебе, может, он мне есть самый
злой враг, а я его уважаю и пальцем тронуть не позволю. Вот. У него в
комнатах одних ученых книг столько, сколько у тебя тряпок не найдется. И все
книги он прочел, про все знает. И между прочим, со мной, с малограмотным,
простым человеком, спирт пил за равного. Это понимать надо, Анна. Да только
не твоими бабьими мозгами.

Только успел скипеть самовар, как постучал преддомком Денисов и, не
войдя, сквозь дверь крикнул:

- Эй, товарищ Завалишин, там за тобой приехали.

- Кто за мной?

- Машина приехала, тебя спрашивают, и чтобы сейчас же выходил.

Завалишин забеспокоился, надел пиджак, снял с гвоздя кобуру с кольтом.

- Чего тебя в неурочный день?

- Бес их знает. У нас всякий день может урочным быть.

- Чаю-то выпил бы.

- Коли требуют. Плесни мне спирту полстакана, там на полке стоит.

И вдруг, разозлившись на беспокойство, крикнул с порога сожительнице:

-- А дверь эту и печать ты не трожь! Слышишь? Не в свое дело носа не
суй. Комнаты ей, видишь, мало стало, барыня какая. И, уходя, хлопнул дверью.

ПУСТОТА

После нового допроса, уже четвертого по счету, Астафьева перевели в
отдельную камеру.

Допрос был краток. Товарищ Брикман, которого всегда перед весной сильно
лихорадило, сидел укутанный в рыжеватый свитер под обычным своим френчем с
непомерно широким для его шеи воротником.

Входя, Астафьев участливо подумал: "А и подвело же его, беднягу! И все
скрипит, и на что-то надеется".

- Гражданин Астафьев, о вас, кажется, хлопочут родственники. Я решил
вас вызвать опять, может быть, теперь мы сговоримся.

- В чем сговоримся?

- Вы отрицаете свое участие в заговоре и в том, что у вас скрывался
величайший враг советской власти. Ну, а скажите, как сами вы к этой власти
относитесь? Вы ее признаете?

- А разве она нуждается в моем признании? Я ведь не иностранная
держава.

- Вы напрасно отшучиваетесь. Советую вам ответить прямо.

- В нежных чувствах к власти, которая в вашем лице держит меня зря в
тюрьме больше полугода, вы меня, товарищ Брикман, вряд ли заподозрите.

-- Значит, вы относитесь к ней враждебно?

Астафьев заложил ногу за ногу и откинулся на стуле:

- Враждебно - нет; на это у меня не хватает темперамента. Скорее -
презрительно.

- Презрительно к власти рабочих и крестьян?

-- Ну, Брикман, бросьте! Какие уж там рабочие и крестьяне, как вам не
стыдно глупости говорить.

Следователь дернулся.

- Гражданин Астафьев, я скажу вам прямо: улик против вас мало, только
анонимное сообщение о том, что у вас ночевал похожий человек. Но вы,
гражданин Астафьев, человек умный, дерзкий и опасный для нас. Вы опаснее
маленьких открытых врагов. За вас хлопочут, но я вас не выпущу.

Астафьев почувствовал, как в нем закипает злоба к этому человечку, в
руках которого его судьба. Схватить его за тонкое горло, стиснуть - и душа
вон.

Он сказал, по привычке скандируя слова:

- Личное чувство в вас говорит, Брикман. Просто - ненависть к здоровому
и независимому человеку. Вы - приказчик власти, а я свободный человек, вы
дышите на ладан, а я, слава Богу, здоров. Ясно, что вы должны меня
уничтожить, хоть и знаете, что обвинить меня не в чем.

Следователь опять дернулся на стуле, покраснел и визгливым шепотом,
срываясь в голосе, сказал:

- Да, я дышу на ладан, как вы выразились. У меня грудь разбита в тюрьме
прикладами, у меня чахотка. Все это вы гадко сказали, гражданин Астафьев, и,
по-моему, непорядочно. Но вас и вам подобных я ненавижу не потому, а потому
что... а потому что...

Товарищ Брикман закашлялся, вынул из кармана скляночку, плюнул, спрятал
скляночку обратно в карман, вытерся платком и исподлобья, больными глазками,
взглянул на Астафьева.

- Вот то-то и есть,- сказал Астафьев,- какой уж вы воин! На юг бы вам
ехать.

Тяжело дыша, следователь прохрипел:

- В ваших медицинских советах не нуждаюсь.

Пока товарищ Брикман вытирал выступивший пот, Астафьев с тоской
оглядывал комнату. Стекла окон были давно не протерты. В углу лежала пыльная
груда газет и бумаг, на стене - тусклое зеркало.

- Обстановочка у вас! Хоть бы окна протерли, все свету было бы больше.