Чтение 57–й страницы книги ~72 метра~

здоровья.

Личность харкала в баночку, специально для этой процедуры
припасенную, а потом рисовала на бирочке: "Харкнуто таким-то тогда-то",
а у меня, знаете ли, руки чесались от желания приписать: "В присутствии
такого-то".

"Почему александрийским? Потому что хозяина зовут Александром, а если
б его звали Степаном, был бы степанийский.

Педикулез, в общем! То есть я хочу сказать, что каждый надув -шийся
гондон мнит себя дирижаблем!

Вот почему мы с Бегемотом решили оставить воинскую службу.

А оставить ее можно было только после показного учения по выходу в
ракетную атаку.

Нам так и сказали: "А вы как думали?!"

А мы с Бегемотом и не думали.

Я вообще не помню, чтоб мы с ним когда-либо думали.

Если вы посмотрите пристально на Бегемота, то увидите только
глаза-пуговки, вздернутый нос и отчаянно всклокоченные космы, и вот
тогда-то вы поймете, что думать Бегемот не может, у него для этого
времени нет.

Он может только действовать, причем очень решительно.

Его однажды заволокла к себе какая-то баба, и когда Бегемот вошел в
прихожую, то обнаружилось, что его не за того приняли, что его приняли
за человека с деньгами и теперь, впятером, пытаются ограбить и прежде
всего раздеть.

Бегемот первым делом вышиб бабе все ее зубы, а потом, пробежав на
кухню, выпрыгнул со второго этажа вместе с оконной рамой.

Так что если на улицу можно попасть только после ракетной атаки, то
мы ее вам, будьте любезны, устроим в один момент.

Мы к этому учению полгода готовились.

Теперь самое время сообщить, чем же мы, в сущности, с Бегемотом
занимаемся.

В сущности, мы с Бегемотом готовим мичманов - эту нашу русскую
надежду на профессиональную армию - к ракетной атаке.

Полгода ни черта не делали, кроме как учили ракетную атаку.

Всех этих наших олухов выдрессировали, как мартышек.

Те у нас чуть чего - прыг на тумбочку - и лают в нужном направлении,
а на стенде в эти незабываемые мгновения лампочки загораются: "Начата
предстартовая подготовка", "Открыты крыши шахт", "Стартует первая" -
красота, одним словом.

И вдруг какому - то умнику из вышестоящих пришло в голову, что в
самый ответственный моменту нас шееры залипнут.

- Так не залипали ж никогда!

- А вдруг залипнут? Ну нет! Это адмиральская стрельба! Вы просто не
понимаете ситуации. Давайте внутрь пульта Кузьмича с отверткой посадим.
Он, по-моему, единственный из вас кто соображает. Если шеер залипнет,
Кузьмич воткнет отвертку куда надо и замкнет что следует, и атака не
захлебнется Нужно мыслить в комплексе проблемы.

Тут мы не нашлись чем возразить.

Кузьмич здоровый, как слон, и как он, бедняга, туда внутрь влез, как
таракан в будильник, никто не знает.

Но!

Организацию предусмотрели, сводили его пописать и дырочку
просверлили, чтоб он видел происходящее, через которую он даже покурил
два раза, потому что мы ему с этой стороны сигарету вставили.

И вот прибыла московская комиссия с адмиралом во главе - принимать у
нас ракетную атаку.

Сели (Кузьмич на месте, потому что глаз из дырочки торчит), проорали
"Ракетная атака!", и те удивительные, знаете ли, события сами по себе
стали разворачиваться.

Сначала все идет как по маслу: команды следуют одна за другой,
мичмана вопят, как недорезанные дюгони, и лампочки, как им и положено,
загораются.

И тут вдруг вроде дымком запахло, вроде мясо на сале жарится, но все
делают вид, что почудилось, и я сейчас же замечаю, что у Бегемота волосы
на жопе встали от предчувствия.

То есть я хотел сказать, что они у него встали на голове, но у него,
у Бегемота, такая странная особенность наличествует, что если встали на
голове, то обязательно и на жопе тоже - короче, ментальность у него, у
Бегемота, таким образом проявляется.

А у меня прыщики в носу появляются.

Нос сначала чешется вроде, а потом краснотой наливается.

Бугорочки на глазах просто зреют и внутри их ощущается давление, и
кожа становится упругой, блестящей, так и тянет почесать, огладить.

Как опасность - так и наливаются.

Я Бегемоту говорю: "Посмотри, пожалуйста, у меня нос наливается?" - а
он мне: "Заткнись!" - а сам смотрит на пульт.

Это оттуда дым валит, и мало того, что валит, так он еще и
разговаривает и вздыхает: "Ой!" (дым сильнее, и голос с каждым разом
истончается, в нем появляется все больше беременных нот). "Ой, мама!" -
и пульт колышется, вроде как дышит грудью вперед;' 'Ой, елки!" - и
наконец с криком: "Ой, бля" - пульт падает вперед и на него
вываливается наш Кузьмин с дымящейся задницей.

Скорее всего, он там пока сидел с отверткой и следил за шеером, жопой
замкнул совершенно посторонний шеер и терпел, по-скольку человек-то он у
нас добропорядочный, пока у него мясо тлеть не начало.

И тотчас же все забегали: "Где огнетушители?! Огнетушители где?!"

А огнетушители у нас в коридоре через каждые полметра стоят, но все
они не работают, потому что перед самой комиссией их покрасили и ту
дырочку, через которую они пеной ссут, от усердия замазали.

В общем, поливали кузьмичевскую задницу заваркой из чайника, и при
этом, наклонившись, пинцетом все пытались зачем-то отделить горелые
штаны от кожи.

Для чего это делалось, не знаю, но Кузьмин в это время на весь
коридор орал: "Фа-шис-ы!!!".

Именно в такие секунды мне в голову лезут китайские стихи:

Монах и певичка

Ночь провели

В любовных утехах

Без сна.

И я вам даже не могу сказать, почему это со мной случается.

А Бегемот потом, когда мы уже за здоровье кузьмичевской
многострадальной задницы выпили и закусили, говорил мне:

- Саня, я знаю, как разбогатеть.

И я смотрел на него и думал, что вообще-то самое замечательное место
на лице человека - это глаза.

Их плутовская жизнь оживляет уголки глазных впадин - там появляются
лучики морщин, они разбегаются, как водомерки, затем приходит в движение
носогубная, передающая эстафету уголкам рта, потом лицо, ставшее
необычайно рельефным, вдруг округляется запорошенное пушком, может быть,
даже младенческой мягкости, что ли.

- Природа-блядь! Когда б таких людей ты изредка не посылала б миру..

Прервали.

Возник очередной тост, прославляющий нашего Кузьмича и его
долготерпение относительно задницы.

После чего все полезли друг друга целовать, потому что на воинской
службе, понятное дело, не хватает нежности.

- Гниение не остановить! - это мой непосредственный начальник. Он как
выпьет, так сразу же превращается в философа с космическим пониманием
всего.

- Гниение не остановить, - повторил он, вцепившись мне в плечо. -
Ведь все вокруг, небо, цветы, шакалы - все результат гниения. Жизнь -
это гниение. Так что не остановить.

- Нельзя быть настоящим мудрецом, - продолжил он без всякой связи
настоящего с предшествующим, - имея внутри кишечник, наполненный
дерьмом. Это удивительно: человек мыслит и гадит, мыслит и гадит. Но,
слава Богу, отрезками. Отрезками мыслит, отрезками гадит. А то что бы мы
имели - завалы мыслей и дерьма.

Мой начальник остановился и вперил свой орлиный взгляд в правый угол
комнаты.

Требовалось срочно сообщить его могучему разуму новое направление.

- Александр Евгеньич! Знаете первый признак лучевой болезни? Хочется
спать, жрать, и кажется, что мало платят.

- Вот! - отстал он от меня. - Люди! Какие вы мелкие!..

И меня снова перехватил Бегемот. Тот все бредил о кроликах.

- Видишь ли, Саня, устройство желудка у них таково, что это животное
непрерывного питания Учти! Кролик ест очень мало, но часто, и если его
не кормить постоянно, а только три-четыре раза в день, то он переедает и
подыхает. Нужна клетка с непрерывной подачей пищи и автоматическим
отводом кала, который по наклонной плоскости попадает в курятник, и там
его куры поедают, то есть экономится корм и для тех, и для других.

Знаете, иногда мне все же кажется, что Бегемот, как и всякий военный
человек, не совсем нормален. Но потом, незаметненько для себя, я
увлекаюсь и на полном серьезе начинаю с ним обсуждать организацию
разведения пчел, мидий и перепелов на подоконникак

Особенно часто такое со мной случается, если речь идет о вещах
экзотических - о добывании косиической пыли или выпаривании золота из
списанных приборов.

А недавно мы с ним долгое время говорили о вытравливании застарелой
проказы с помощью нафтеновых кислот.

Мы потратили на это часа полтора, и он меня почти убедил, что после