этих людей как отвратительных рептилий. Но я прошу вас послушать, и это
будет последний мой аргумент.
стеклянных бокалов. Белосельцев уже догадывался, каков будет фрагмент
записи, насколько он невыносим и оскорбителен для самонадеянной гордой
женщины.
Белосельцев представил, как ерзали под столом его ноги и на длинном,
беличьем лице обнажались желтые резцы. "Божилась, что поддержит Премьера, а
сама за моей спиной снюхалась с Избранником. Неблагодарная сука! И это после
всего, что я для нее сделал!"
- был узнаваем хохоток Астроса, его жизнерадостная интонация. "Говорят, вы
уже побывали там вместе? И как прошел ваш медовый месяц?
разорвать надвое.
дворничиха.
бульдозеристы вместе с гусеничными машинами.
известны. У меня есть фотография виллы, которую ты ей построил в Ницце.
акции коммуникационных корпораций. Теперь, надеюсь, и к тебе пришло
отрезвление.
на Гречишникова надменные глаза и, холодно, четко выговаривая слова,
произнесла:
содержание будет всегда ассоциироваться с вами. Мы слышали голоса двух
негодяев, грязно говоривших о женщине. Это водится среди мужчин, и не только
в казармах. Но все это не дает мне повода дать волю личным чувствам.
Интересы власти требуют, чтобы вы оставили этих людей в покое. Будем
принимать их такими, какие они есть. Но и такими они остаются полезны для
власти. Я вас провожу!
Собиралась распроститься и уйти в далекую гостиную, где в лучах вечернего
солнца светился драгоценный, из узорных стекол, абажур. Но к дому из аллеи
вынырнул кортеж лакированных темных машин. Из черного лимузина,
поддерживаемый охранниками, тяжко, повисая на их сильных руках, поднялся
Президент.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
мягкой туфле, криво поставленная на пол, причиняла ему неудобство. Долго,
напрягая все силы, он сдвигал ее, пока она не заняла естественное положение.
креслу, охранники ушли с веранды. Встали внизу у ступенек, где переливался
черной горой стекла и металла президентский лимузин и в хвост ему причалил
огромный, словно из черного кварца, фургон реанимационной машины.
распада, обвислые щеки сплошь покрывала красно-фиолетовая сетка лопнувших
капилляров. Было видно, что он страдает. Боль перекатывалась в нем, как
пузыри газа.
Каждый раз как последний? Хотел на тебя посмотреть? - выговорил он с трудом,
выплывая из своей боли, как всплывает на поверхность мертвая рыба.
Дочь подошла к нему, приобняла за опавшие плечи, поправила сбившийся
воротник. А он поймал ее руку и прижал к своим расплющенным, пятнистым
губам.
Проточил внутри нору, ходит и грызет в разных местах? Ночью не сплю от боли,
слышу, как он хрумкает, сгрызает кости, кишки? Как дикобраз? Говорят, в аду
боль адская? Какая же она в аду, если тут, на земле, терпеть ее невозможно?
присутствия посторонних людей, которые значили для них в минуту расставания
не больше, чем окружавшие их предметы. Белосельцев смотрел на больного,
обескровленного страданиями человека, ничем не напоминавшего яростного,
неукротимого лидера, в своем безудержном стремлении столкнувшегося с
невидимой, неодолимой преградой, расплющившей его лицо, разбившей внутренние
органы, переломавшей вдребезги кости. Он старался понять, с какой неодолимой
стеной произошло столкновение. Отпечаток какого препятствия виден на этом
разбитом, сиренево-синем, как гематома, лице. Какой ужас поселился в этой
яростной бесстрашной душе.
сердцем? Старшая, сестра твоя, пустяками набита, мишура в ней, все что-то
выклевывает по-мелкому? Мать наша совсем растерялась, квохчет, как клуша над
гнездом? Жалко ее? Ты одна мне помощница и советчица? Все твердят -
"преемник, преемник"? Ты - мой преемник, тебе бы отдал власть? Ты ее не
уронишь, дальше понесешь и возвысишь?
дырявого мяча, воздух выходит? Врачи в смерть не пускают, держат на самом
краю? Может, теперь отпустят? Заехал тебя повидать?
Белосельцев изумлялся, видя перед собой человека, которого история избрала
для своей сокрушительной, жестокой работы. Насадила его, как отточенное
острие, на древко, вонзила в горбатую спину усталого кита, и тот истек
кровью, вывалился недвижной горой на берег. Огромная эпоха кончилась,
умерла. Вместе с убитой эпохой умирает ее убийца, застрял в мертвой туше,
как заржавленный гнутый гарпун. А история равнодушно от него отвернулась.
Рыщет где-то в стороне, среди других народов. Выбирает себе героя, потрясая
в небе сверкающим острием. Белосельцев смотрел на того, кого считал исчадием
ада, главным виновником постигших страну несчастий. Теперь он испытывал к
этому человеку подобие жалости.
шевельнули, чтобы ее удержать!.. Жалкие, дряхлые, пошлые, погубили страну!..
Вцепились в нее худосочными лапками? Сосали, как комары, сквозь тонкие
трубочки!.. А я их смахнул!.. Я спас в Советском Союзе все, что можно было
спасти!.. Всю гниль и отбросы отсек!.. Они хотят меня судить за Беловежье,
хотят повесить на беловежской сосне? Но если бы не я, нас бы давно разорвали
узбеки, заполонили таджики, захватили казахи? В Кремле сидел бы толстобрюхий
бай в тюбетейке, в Госплане разлегся бай в чалме, а в Политбюро верховодил
шашлычник в кепке? Мы уже шли под откос, распевая песни о торжестве
коммунизма, а я отцепил вагоны, в которых сидели подонки? Мы уцелели, а они
кувыркаются, и никто из них не спасется? Я один, своими руками, и поэтому
руки в крови!.. - Он с трудом поднял свою руку.
кровь остановила большую, российскую?
хотели раскола армии? Если бы они победили, не было бы больше России? Я дал
приказ танкам - и они убили много людей? Они мне снятся, я кричу ночами,
прошу у них прощения, а они кидают в меня своими оторванными головами? Но
все, что я сделал тогда, сделал не для себя, для России?
город. Но Дудаев был наркоторговцем, отрезал головы русским рабам, собирался
взорвать Кавказ, и если бы не войска, штурмовавшие в кровавую новогоднюю
ночь столицу бандитского государства, то сегодня абрек с Кавказа мог бы
зайти в любой русский дом, силой взять дочь и жену, насиловать их на глазах
распятого на стене хозяина.
загорелся сухой страстный блеск. Дряблые мускулы наполнились сочной силой, и
он сумел оторваться от кресла. Стоял, рослый, тяжелый, словно под ним был не
пол деревянной веранды, а броня танка, а кругом ревели восхищенные толпы. Он
вызывал на поединок весь мир, не выпускал из рук доставшуюся ему однажды
власть. И если ему было суждено умереть, он был готов унести с собой под
землю весь белый свет - с Кремлем, с Москвой, с Волгой, чтобы они не
достались другим.
идиотами, предателями!.. Я их приближал, возвышал, показывал миру как
великих реформаторов и творцов, как "птенцов гнезда Петрова", а они один за
другим спивались, проворовывались, перебегали к врагам, и я их выкидывал на
свалку, где они до сих пор гниют.
исторических деяний, - он был хорош только в бане, с бутылкой пива и воблой,
за что в народе его прозвали "Полторанька". Казуист, теоретик, кому я
поручил создать идеологию великого государства, снабдил небывалыми
полномочиями - в его рыбьей костяной голове зрели только мелкие интриги и
пакости, он вызывал у народа чувство гадливости, за что его сравнивали с
венерической болезнью - "Бурбунис". А этот гогочущий жизнерадостный хам,
которому я поручил начать реформу промышленности и который украл половину
страны, поссорил меня с народом, за что метко был назван "Хамейко". А мой
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Круз Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Куликов Роман