Гавриил и Агафья в младенчестве умерли, горлышком маялись. Семен в реке
утонул, Ларивон простыл сильно, не выходила. Господь не сподобил. Самый
красивый у меня был, высокий, сильный, двадцать годков только в ту пору ему
стукнуло.
могло стукнуло Пелагее, когда она родила последнего.
привставшего со скамьи и плюхнувшегося обратно. Мы-то считали, что суровой
хозяйке нашей как минимум лет семьдесят, а ей всего-то ничего! По обычным
советским меркам еще и до пенсии бы не доработала!
состарилась?"- растерянно подумал я. Старуха, похоже, поняла нас.
мне только дед Аввакум Редин до семидесяти дотянул.
оттарабанившего двадцать лет в лагерях и выглядевшего в свои семьдесят с
гаком просто богатырем.
камня размером чуть ли не с мою голову и опустила загоревшиеся щипцы в
кадушку с водой, стоявшую под лучиной. Вскоре после этого в печь последовал
и небольшой чугунок.
этой избе жили. Лет через пять один Мирон вернулся, весь израненный, года не
прожил, помер. Революция у вас там какая-то в миру была, вот их и закрутило
в бесовом колесе. А остальные потихоньку, друг за дружкой ушли. Сначала
старшие, потом и младшие. Провинились мы, видно, перед Господом, вот и
наказал нас, перевел весь род.
кричу. И ноги ломит, и пальцы. Это у всех здешних, рок такой, проклятие
Божье. Сперва-то ничего такого не было. Это вот уж последние три поколения
мучаются. В вере,
когда Пелагея, пошурудив в печи рогачом, вытащила чугунок. Поставив его на
стол, она
Зимин ел, и Игнат. То, что я порог этого дома переступила, уже грех. Вы
уйдете, а я еще долго, до конца дней замаливать его буду.
Овощная размазня, которую мы в тот момент ели, встала у меня поперек горла.
про последний подарок деда Игната.
глазами Пелагеи. Мне показалось, что глаза у той заблестели. Еще бы, синюю
квадратную коробку опоясывал невероятно пестрый оскалившийся дракон.
стряхнула с себя оцепенение, торопливо перекрестилась и суровым тоном
отказалась.
алых углей печи.
Все-таки слабость еще донимала меня, хотя кашель уже не мучил так, как
прежде.
веник. Вслед за ней топал Глеб, таща охапку соломы. В дом его мать не
пустила, внесла все сама. В окно я видел, как Глеб потоптался несколько
секунд на месте,
вытертую шубенку, захлопотала по избе. Первым делом она вытащила из углей
все теми же щипцами раскаленный докрасна камень и ухнула его в бочку. Та
буквально выстрелила паром, тяжело заклокотав вскипающей водой. Старуха, не
теряя времени даром, отправила туда же и второй камень, и пока кадушка
возмущенно что-то бормотала, Пелагея ловко накинула на горловину кипящей
гневом бочки одну из лежащих на полу шкур.
дыхание. У Андрея тем временем вскипела в котелке вода, и он с торжествующим
видом засыпал в него чай. По избе сразу распространился сильный, резкий
запах, перебивая все остальные не очень аппетитные ароматы, характерные для
столетней избы: запах пыли, старых тряпок и шкур, а также прелого дерева от
продолжавшей парить бочки.
же бочки горячей воды и залила растертые в порошок травы и коренья в большом
глиняном горшке. После этого она долго шарила по большим сундукам,
перебирала какое-то тряпье, что-то откладывала, что-то отвергала. Затем
снова ненадолго ушла и вернулась с большой деревянной чашкой, где плескалось
что-то подозрительно мутное.
понимали всей подоплеки этой суеты. Мы не торопясь пили чай, когда Пелагея
вплотную занялась печью. Дрова уже прогорели, да и угли подернулись пеплом,
что, похоже,
скоро выгребла угли на большую полку перед печью, так называемый шесток.
Торопливость старухи была понятна, кочерга, как и почти вся утварь в доме,
была
с помощью зажженной лучины обширное пространство печи и выкатила оттуда еще
несколько небольших угольков.
кочерги Пелагея расстелила по всему пышущему жаром полу печи толстый слой
сена вперемешку с ржаной соломой. Затем накидала сверху еще какой-то своей
только что полыхал огонь?! Это же невозможно! На всякий случай я посмотрел
на Андрея. Того, похоже, эта ситуация просто смешила. А бабка поддала мне
рогачом по заднице и еще решительней прикрикнула:
штаны.
округлый свод печи. В последнюю секунду мне пришла в голову дурацкая мысль,
что это напоминает сцену из сказки, где Баба-яга сует Ивана-дурака в печь.
перехватило дыхание и затрещали волосы на голове. Вслед мне Пелагея кинула
распаренный веник и прикрыла печь большой деревянной заслонкой.
этом пекле. Тело мгновенно покрылось обильным потом, от сена и бабкиных трав
шел резкий, дурманящий запах. Жар равномерно давил на меня со всех сторон, и
я, вдыхая раскаленный воздух, чувствовал, как он буквально прожигал мои
легкие. Нашарив веник, я принялся нещадно хлестать им по мокрому от пота
телу. Горнило печи заполнилось знакомым и родным ароматом березы, а значит,
и настоящей бани. Брызги от веника шипели на каменной кладке свода, огненная
волна прокатывалась от прикосновения веника к коже, фантастическая феерия
сибирского рукотворного ада достигла своего предела. Когда я почувствовал,
что еще немного, и я просто умру от разрыва сердца, лишь тогда я наддал
пяткой в деревянную заслонку.
грохнулся бы всем распаренным организмом на пол, если бы меня не подхватили
Андрей и старуха. Весь мир качался у меня перед глазами, ноги подкашивались,
но на ехидный вопрос лейтенанта: - Ну как там? - я хрипло выдавил бодрое: -
Ништяк!
с водой, поставила в широкий ушат, заставила пригнуться и вылила на голову
добрый ковшик той подозрительно мутной воды. Потом уже я узнал, что это так
называемый "щелок", настоенная на золе вода. Щедро плеснув этого же таежного
шампуня на жесткую сибирскую мочалку, старуха продрала меня ею до самых
костей.
на мою несчастную голову Пелагеей. При этом она не удосужилась развести ее
хоть немного холодной водой, и горячие волны, прокатывающиеся по моему телу,
после каждой порции жидкого огня заставили меня невольно кричать.
старуха, за руку выводя меня из ушата.
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Андреев Николай
Лондон Джек
Контровский Владимир