Чтение 57–й страницы книги ~Разборка (Пропавшие без вести)~

Калмыков не ответил.

- Ты считаешь, что не можешь разрушить их жизнь, - сказал я. - Ты
ошибаешься. Ты ее уже разрушил.

Он посмотрел на часы и встал.

- Вам лучше уйти.

- Никуда мы не уйдем! - заявил я. Но тут же почувство- вал, как
какая-то сила, как течение сильной реки, оттесняет меня к выходу. И тогда я
заорал, понимая, что это последняя возможность исправить огромную,
чудовищную жизненную несправедливость, которая совершалась на наших глазах:

- Ты уже разрушил их жизнь! Ты уже разрушил ее! Два часа назад Юрий
Сомов умер в реанимации!

Словно бы остановилась река.

- Это правда? - спросил Калмыков.

- Правда.

Он вернулся на свое место у стены, сел, но обнял руками не колени, а
голову.

- У них больше никого нет. У них есть только ты, - сказал я, хотя
говорить этого, возможно, было не нужно.

Восемь десять.

Мамаев жил уже лишние десять минут.

- Приехали, - сказал Муха.

Калмыков спросил:

- Они?

-Да, - сказал я. - Они.

Он встал и так и стоял с безвольно опущенными руками, с выражением
растерянности на лице. Он стоял и смотрел, как вошли Тюрин и Док и
расступились, пропуская Галину и Игната. Он стоял и смотрел на Галину и
сына.

Она подошла к нему и положила руку на его плечо.

- Мы все знаем, Костя, - негромко сказала она. - Доктор нам все
рассказал. Он рассказал нам все. Не нужно его убивать. Бог ему судья, Костя.
Бог всем им судья. Ты вернулся. Не уходи от нас снова.

Игнат стоял у порога, и руки его были так же безвольно опущены, как у
отца.

- Это твой отец, Игнат, - сказала Галина.

- Я знаю, - ответил он. - Я знаю! Я это знал еще там, в Сокольниках! Я
кричал тебе! Я тебе кричал! Ты слышал?

- Да, - сказал Калмыков. - Я слышал.

- Спасибо вам, ребята, - проговорила Галина. - А теперь мы пойдем.

- Я отвезу вас, - предложил Док.

- У меня есть машина, - отказался Калмыков. - Там, в поселке.

- А что будет с этим? - спросил Артист, кивнув на Мамаева, сидящего в
кресле с тем же торжественно-отрешенным видом.

- Ничего. Отойдет.

- И все забудет?

- Нет.

Мы стояли у просторного, во всю стену окна и смотрели, как по туманной
дороге, подсвеченной снизу осенней листвой, идут, уходят, скрываются в
тумане трое.

Святая троица.

Док неожиданно повернулся, сгреб Мамаева за шиворот и подтащил к окну.

- Смотри на них, мразь! Молись на них!

Швырнул Мамаева обратно в кресло, долго вытирал платком руки, а потом
бросил платок на пол.

- Джентльмены, у меня такое ощущение, что нам здесь нечего больше
делать, - сообщил Тюрин.

Мы вышли. Туман осел. Засияла последним золотом осени березка у дома.
Но едва мы спустились с крыльца и сделали с десяток шагов, как звон стекла
заставил нас обернуться.

В окне второго этажа двигался Мамаев и крушил креслом стекло. Его
мотало из стороны в сторону, но он делал свою работу с целеустремленностью
пьяного, который движется на автопилоте. При последнем ударе кресло
вывалилось у него из рук, полетело вниз, а сам он повалился грудью на
подоконник. Но с тем же упорством поднялся, оперся руками в остатки рамы.

- Вы! - произнес он. - Вы. Все. Тюрин. Гнида. Раздавлю. Всех. Прирежут.
Всех. Никаких. Бабок. Не. Пожалею. Всех!

- Не стоило ему этого говорить, - осуждающе заметил Боцман.

- Не стоило ему этого думать, - поправил Муха.

Сверху неслось:

- Вас. Всех. Ваших. Короедов. Всех. Баб. Ваших. Всех. На хор. На хор.
На хор. На хор.

- По-моему, пластинку заело, - прокомментировал Артист и обратился к
Тюрину, перебрасывая из руки в руку "лимонку". - Вы уверены, что станете
несчастней, если не получите полмиллиона баксов?

- Несчастней? - высокомерно переспросил Тюрин. - Я не стану богаче. А
несчастней не стану. Потому что не в бабках счастье!

- Мы думаем точно так же, - с удовлетворением кивнул Артист и взялся за
чеку.

- Отставить! - приказал я. - Дай сюда! Дай сюда "лимонку"!

- Пастух! Ты злоупотребляешь властью, данной тебе нашим маленьким
демократическим коллективом!

- Да, злоупотребляю, - сказал я. - Власть для того и существует, чтобы
ею злоупотреблять. А иначе на кой черт она нужна?

А сверху все неслось:

- На хор! На хор! На хор! На хор!

Я выдернул чеку, выждал полторы секунды и отправил "ли- монку" туда,
вверх, в обшитый светлым деревом зал.

Где ей и было самое место.

Долго-долго кричали вороны, поднятые с сосен взрывом, а особенно
надрывалась матершинница.

Долго-долго кружились в воздухе листья березы.

Уличного музыканта одаряет золотыми червонцами осень.

Он богат уже, скоро зима.

Это я, это я, Господи!

Имя мое - Сергей Пастухов.

Дело мое на земле - воин.

Твой ли я воин, Господи, или царя Тьмы?