Чтение 57–й страницы книги ~Вид на битву с высоты~

лазарет, Маргарита и сам город, куда мне хочешь не хочешь надо пробираться.

Можно считать, что мне повезло - я получил офицерский чин, возможно, это
даст мне чуть большую свободу. Главное - пока, первое время, быть послушным и
вне подозрений. Опасным для меня был не Коршун, а Шейн и майор-идеолог.

Но оказалось, что опасность разоблачения исходила от патер-ламы.

Когда мы спустились в широкую траншею, которая, видно, служила уже не
первому поколению солдат, я утвердился в мысли, что мы попали в некое подобие
Вердена - того поля сражения Первой мировой войны, которое множество раз
переходило из рук в руки и где не осталось ни одного живого дерева, ни клочка
земли, который не был бы перекопан воронками от снарядов и лопатками саперов.

Сколько же лет идет эта война?

Какой-то давно читанный фантастический роман о бесконечной третьей мировой
войне возник в памяти, но я никак не мог вспомнить деталей. Только помнил я,
что сначала они сражались, используя танки и самолеты, потом кончилось топливо,
кончились патроны, были уничтожены все заводы, да и знающих людей не осталось.
В конце книги враги уже дерутся дубинками, душат друг друга голыми руками... но
война никак не может закончиться.

Ясно, что образ, придуманный писателем, гиперболизирован. Но ведь в
принципе это же происходит и здесь.

И две последние платформы на пустых проржавевших путях, пакгаузы и
станционные здания без крыш - разве это не вещественное выражение той страшной
сказки?

Я должен попасть в самое сердце этого мира, понять, что же происходит, и
главное - разыскать и освободить Маргариту, которая потеряла из-за меня своего
любимого мужчину.

- Пошли дальше, - сказал Коршун. - Я покажу вам расположение взводов. Пора
приживаться!

Оказывается, у меня был свой блиндаж - квадратная яма глубиной два метра,
для меня и моего помощника. В помощники мне Коршун выделил ротного старшину
Мордвина.

У длинной траншеи, в которой можно было проходить, не сгибаясь, нас
встретил здоровый мужик на деревянной ноге - ну точно как стивенсоновский
пират, только без попугая на плече.

Его звали Мордвином. Он и провел меня в мой взвод, а Коршун занялся Кимом.

Мой штаб или, вернее, моя нора была подметена, у стены стояла лежанка,
покрытая одеялом. У другой стены находилась еще одна лежанка, но уже без
одеяла, на которой должен был спать Мордвин.

В моей яме еще стоял колченогий стол, под ножки которого не было смысла
что-либо подкладывать - они просто были заглублены на разную глубину в твердый
земляной пол блиндажа. Простите, но офицерам унизительно таиться в яме, так что
я назвал свою яму блиндажом. Наконец, рядом с лежанкой стоял старый сундучок.

Затем Мордвин загнал ко мне в яму весь мой взвод. Четыре .человека,
усталых и грязных до умопомрачения, зато вооруженных до зубов, были остатками
взвода, уцелевшими после последнего боевого времени.

Еще шесть человек я получил из меховского пополнения, но об этом я никому
не смел сказать, так как мои подчиненные были убеждены, что их родина лежит в
тылу. А я знал, что там Меховска нет.

Солдаты расселись на полу, я сел на лежанку, и тут пришел сам господин
патер-лама. Он действовал в области идеологии, но на более абстрактном уровне,
чем майор-идеолог.

Патер-лама оказался мелким старикашкой с бородкой, как у Хо Ши Мина, и
лысеньким до стеклянного блеска. Лысину он скрывал под оранжевым колпаком,
правда, она была такой скользкой, что колпак постоянно съезжал с нее, и тогда в
глаза бил лучик от невероятно отполированной поверхности.

Наверное, он был лысеньким с детства или с юности, у него никогда ничего
не получалось с женщинами, они начинали сразу смеяться и не разрешали себя
трогать руками.

Я не имел ничего против встречи с представителем местной религии. Даже
полезно. Правда, остальные ребята стали кривиться, а некоторые улыбались, и
конечно же, патер-лама накалялся как чайник, ноздри раздувались, а короткие
тонкие конусы пальчиков нервно бегали по застежкам красного, до полу, халата -
форменной одежды.

Патер-лама отодвинулся от нас на солидное расстояние и сердито и быстро,
словно проговаривал постылый урок, начал:

- Вы все позабыли. Из-за этого мне пришлось оторваться от моих ценных
занятий и прервать медитацию. Думаю, что с вашей стороны это неблагородно.
Именно так.

Он посадил на место съехавший колпак и неожиданно спросил:

- Кто из вас помнит, что такое медитация?

Никто из нас об этом не помнил. Я читал, но не стал в этом признаваться.

- Если не притворяетесь... если не притворяетесь... - Повторяя эту фразу,
он бегал вокруг нас, заглядывая в глаза, и надо сказать, я встревожился. Этот
патер-лама обладал острым и злобным взглядом. - Все, что вы сделали! - закричал
он. - Все, что вы смогли совершить хорошего или плохого, все это суммируется!

Он сложил ладони горсточками, будто поймал птичку, и даже заглянул в
горсточку - каково там птичке?

- Вся ваша жизнь, великая или ничтожная, а у вас большей частью ничтожная,
умещается в этой сумме. Ты спас родину - и тебе прибавляется доброе деяние, ты
предал ее, - тут он почему-то разнял руки и сунул свой пальчик прямо мне в
физиономию, - и тебе там... - он показал в небо, - записывается минус! И так на
всех уровнях бытия. Не наступи на муравья, иначе ты получишь минус!

- Ма-аленький, - сказал Цыган с серьезным лицом.

- Кто сказал "маленький"?

- Я сказал, - ответил Цыган.

- Ты что, не веришь в то, что я тебе говорю?

- А вы договорите до конца, потом посмотрим,- сказал Цыган.

Цыган недооценивал патер-ламочку, у меня же в груди постукивал
предупредительный сигнал - с этим лысеньким надо быть осторожным.

- Может, ты принадлежишь к какой-нибудь другой религии? - спросил лама. -
Может, ты - мусульманин?

- А это плохо? - спросил Цыган.

- Предупреждаю, - сказал патер-лама, - я вынужден буду предупредить об
этом командование части. Мы не можем допустить сомнений. Сомнения ведут к
предательству. И нет ничего страшнее, чем ислам. Запомните вы, дети земли и
неба, песчинки в водовороте бытия, что человек, несущий в сердце семена ислама,
обречен на вечное существование в виде червя, ползущего сквозь теснины
подземелий. Ясно?

Ответа он не получил. Ни черта нам не было ясно. Коршун, который услышал,
как поднялся почти до крика голос проповедника, появился за спиной ламы, уселся
на бруствер на корточках, как принято сидеть на Востоке, а у нас сидят только
заключенные. Он слушал, по-птичьи склонив набок голову. Как он появился, мне
сразу стало легче. Он знает, как сладить с новым идеологом. Перебор их был для
меня очевиден. А я привык с детства, что, как только обнаруживается перебор
пропагандистов и агитаторов, значит, готовится какая-то подлянка. Мой
детдомовский опыт сурово подсказывал: бойся лишних идеологов.

- Значит, быть нам червяками, - согласился Цыган. Не стоило ему сердить
лысого дедушку.

- Не только червяками!

Почему-то лама был в бешенстве. И тогда Коршун громко сказал сверху:

- Патер-лама, не волнуйся. Они же все забыли. Они под газ попали. Нам с
вами хорошо, мы знаем, нам сказали, а им все снова надо начинать.

- А, и ты здесь! - Патер вовсе не обрадовался Коршуну. - Ты еще живой?

- Не только живой, но и стал большим командиром. В этом существовании мне
пока везет.

- Но некоторые из них, - произнес лама тихо, - на самом деле притворяются.
Они не теряли память, понимаешь? Это - исламские шпионы!

- Ну уж!

- Я знаю. Я чувствую! Они и не скрывают. Вот ты скажи, ты веришь в
перерождение? Он смотрел на Цыгана.

- В хорошую бутылку верю, а больше ни во что, - сказал Цыган.

- Это не преступление, патер-лама, - сказал Коршун. - Я иногда тоже ловлю
себя на такой мысли. Только здесь у нас, ребята, и нечего выпить, и не хочется.

Вот это было горькое и неприятное открытие для моих спутников, Они не
скрывали своих чувств.

- Молчать, молчать, молчать! - закричал лама. - Иначе я вызову спецслужбу!

- С тебя станется, - сказал Коршун и спрыгнул вниз.. Он встал рядом с
патер-ламой и оказался на две головы выше. Патеру это не понравилось, и он
быстро отступил в сторону.

- А почему ислам - это плохо? - спросил я.

- Потому что ублюдки - мусульмане, - ответил Коршун. - Это проверено. Так
что если ты мусульманин, значит, пробрался к нам со шпионскими целями.

- Значит, мне нельзя верить во что хочу?

- Верь в свою мамашу, - ответил Коршун. - Но с предателями у нас здесь
строго. Мы - буддисты-идеалисты.

- Так разве ты не видишь, Коршун, - закричал патер-лама, - что этот
самый...

- Меня Седым прозвали, - сказал я.

- Этот Седой к нам подослан!

- Это мы без тебя посмотрим.

- Его надо пытать, - потребовал патер-лама. - Его надо отдать на пытку.

- Послушай, уважаемый патер-лама, - устало сказал Коршун. - У нас на носу
бой. Когда кто погибнет, ты и проверишь, кто кем стал. А пока мне люди нужнее
здесь, чем в пыточной.

- Пускай пока будет по-твоему, - согласился патер-лама, хотя так, конечно,
не думал, - но я считаю своим долгом доложить.

Затем, переведя дух, патер-лама изложил нам скучным голосом религию нашего
детства. По крайней мере мы должны были в это поверить. Это и в самом деле был
примитивного вида буддизм. Мне непонятно, кто и почему выбрал для наемников
именно буддизм, но я покорно выслушал идеи о том, что ничто на свете не умирает
и не исчезает. Со смертью мы рождаемся вновь - в образе существа, характер и