Чтение 57–й страницы книги ~Старый год~

- А император как, ничего мужик? - вмешался в разговор Партизан.

Пыркин дал ему подзатыльник - благо затылок Партизана находился на уровне
пыркинского пупа.

- Пыркин прав, - сказала Соня. - Возвращайся, ласковая, послушная, ты
ездила гулять, и не больше того. Ездила и вернулась. И придумай - ты умная, вот
и придумай, чтобы в следующий раз, когда окно откроется, тебя взяли с собой,
как - не знаю, но сделай! А Пыркина я пришлю к тебе сказать, когда это будет.
Скоро.

- Ох, как не хочется возвращаться, - вздохнула Люся, понимая, что они
правы

- Денис устал, - сказала Сонечка. - Мы пошли. Было очень приятно
познакомиться.

- Мы увидимся, - сказала Люся.

- Конечно, увидимся.

Соня покатила коляску в сторону университета. Они постояли, глядя ей
вслед. Потом Пыркин сказал:

- Я тебя провожу.

- Не надо, я на велосипеде, так быстрее. Партизан поддержал ее:

- Какой разговор - на велосипеде она как птица пролетит! Мне бы такой.

- Буду уезжать от вас, обязательно оставлю вам велосипед, - сказала Люся.

Они попрощались с ней, и Люся покатила вниз по Воробьевскому шоссе.

Там, где оно сливалось с Мосфильмовской, Люся увидела велосипедиста. Он
лежал, раскинув руки на мостовой, наверное, разумно было бы объехать его. Но
Люся затормозила. Слезла с велосипеда. Она знала, что люди здесь умирают редко.
А если велосипедист упал и расшибся, может, надо ему помочь?

Она присела на корточки и услышала веселый свист.

С двух сторон к ней бежали незнакомые люди, одетые вызывающе. Один из них
был тот самый разбойник, что убил Марфуту.

- Ой, не надо! - закричала Люся. Она постаралась поднять велосипед, сесть
на него и умчаться и даже успела покатить его вперед и бежать за ним, занося
ногу, чтобы прыгнуть в седло, - но один из разбойников ударил ее в бок, и все
они полетели на асфальт - она, разбойник и велосипед.

Часть четвертая

ГАРИК ГАГАРИН

Знаменитый писатель Евгений Замятин, автор первой современной антиутопии
"Мы", как-то ехал в поезде с Горьким и поведал ему тему фантастического романа.
"Представьте, - сказал он, - что космический корабль теряет управление и
начинает падать, притягиваемый звездой. И по расчетам известно, что корабль
упадет на раскаленную звезду и превратится ни во что ровно через год. Интересно
бы написать, что будут делать и как себя вести люди в корабле". Когда я прочел
эти слова Замятина, я подумал - а ведь ничего не произойдет. Ведь мы все знаем,
что умрем.

Правда, нам неведомо когда. Но все равно умрем в течение нескольких
десятков лет. Разве из-за этого мы перестаем собирать марки или не женимся? Так
и с экипажем космического корабля. Несколько дней они посокрушаются, кто-то
кончит жизнь самоубийством, а кто-то скажет наконец правду ненавистному другу.
А потом примутся жить, как раньше. Вот это будет правдивый фантастический
роман.

То же самое происходило и в нашей лаборатории. Да, мы знали, что скорее
всего Егор открыл невероятный другой мир, что мы не одиноки на собственной
Земле. Понять это немыслимо, доказать невозможно, но побывать там - пожалуйста.

Казалось бы, после такого открытия мы должны были более ни о чем не
думать. Да и весь наш институт должен был бросить свои силы на раскрытие этой
тайны. Мы обязаны были войти в правительство с особой важности заявлением -
ведь из этого мира могла исходить для нас неведомая угроза.

Ничего подобного мы не сделали. Мы работали, вели другие темы, жили, как
прежде. И ждали. Ждали, когда что-то еще случится. Безумствовал только Егор. Но
безумствовал, лишь приезжая к нам, - дома он молчал, в институте он молчал,
соблюдая видимость обыкновенной жизни.

Мы падали на раскаленную звезду, доигрывая партию в шахматы.

И все изменилось лишь в тот день, когда полковник Миша, терпеливый и
спокойный, умевший ничему не удивляться, позвонил и попросил меня к телефону. К
телефону мне идти не хотелось, потому что только что вернулась из отпуска
услада моего сердца Катрин и я делал вид, что очень интересуюсь тем, как она
сдавала экзамены. На деле же я просто любовался ею. И конечно, не желал
разговаривать на отвлеченные темы.

Но, как дисциплинированный сотрудник института, я подошел к телефону.

Полковник Миша попросил меня приехать к нему в управление, чтобы
ознакомиться с новыми материалами по интересующему нас обоих вопросу. Затем
вежливо передал привет Калерии Петровне и спросил, как себя чувствует
лаборантка Тамара.

Нет, мне никогда не догадаться, есть ли у полковника Миши чувство юмора
или это просто сарказм.

Пропуск мне был выписан, и внизу меня даже ждал молодой человек, по
выправке кавалерист, представившийся лейтенантом Доценко.

В комнате кроме полковника Миши были еще два неизвестных мне молчаливых
человека, то ли понятых, то ли агентов угрозыска. Полковник посадил меня за
большой пустой стол и положил передо мной большой пакет.

- Смотрите, Юрий, - предложил он. - И скажите, нет ли на фотографиях
знакомых вам людей.

Фотографии были цветные, двенадцать на восемнадцать, не все четкие, снятые
в каком-то ресторане или клубе.

На них было много народу. На первой и второй ни одного знакомого лица я не
заметил. На третьей я увидел, хоть и не четко, на заднем плане Крошку Барби.

Но я ничего говорить не стал, лишь отодвинул фотографию в другую сторону.

Барби присутствовал и еще на двух фотографиях. На одной из них он был снят
крупным планом - кубическая рожа и стрижка такая, будто ему на темечко
поставили утюг.

Но на последней из фотографий я увидел Барби, разговаривающего с философом
Аркашей. Философ Аркаша был так же лохмат и неопрятно одет, как в театре. Но по
всему было видно, что Барби общается с ним не для того, чтобы показать сторожу
на дверь. Им было о чем поговорить.

Итак, я отложил три фотографии. Все присутствующие в комнате смотрели на
меня внимательно, как на фокусника, демонстрирующего ловкость рук, и желали
меня разоблачить.

- Ваше мнение? - спросил Миша.

- На этих фотографиях изображен человек, который убил директора Пронькина.

- Как его зовут?

- Я знаю только его кличку - Барби. Англизированный вариант слова Барбос.
Еще его зовут Крошка Барби, что говорит о развитой фантазии в уголовном мире.

- Хорошо, - сказал усталым голосом полковник.

Полковникам положено говорить усталым голосом - так давно повелось в
отечественной детективной литературе.

- Вы потом расскажете мне, откуда вы знаете так много об этом человеке.
Сейчас изложите, где и при каких обстоятельствах этот человек совершил
убийство.

Я сообщил, где и при каких обстоятельствах совершено было убийство. Хотя
уже рассказывал об этом.

Никто не спросил меня, какого черта я вертелся у места преступления.
Возможно, полковник их уговорил не задавать мне лишних вопросов.

Тут он сам должен был спросить меня, знаком ли мне кто-нибудь еще из лиц,
изображенных на фотографиях. Ведь он, вместе со мной видел философа Аркашу. Но
полковник этого не сделал. Философа он почему-то хотел отдать мне. По крайней
мере, так я понял его молчание.

Люди в комнате стали задавать мне нетрудные вопросы, должные поставить под
сомнение мое умение служить свидетелем. На вопросы я ответил блистательно и был
отпущен на волю - в коридор.

Полковник вышел минут через десять, сел рядом со мной на деревянную
жесткую скамейку и закурил.

- Поговорить с Аркашей хочешь? - спросил он меня.

Этой фразой он вернул меня в разряд знакомых. Полагаю, что если бы он
испытывал ко мне неприязнь, то остался бы со мной на "вы".

- Как поговорить?

- Он здесь.

- А Барби?

- Барби в другом месте.

- В каком?

- Ты, гляжу, любопытный.

- Нет, любознательный.

- И есть разница?

- Есть. Где Барби?

- В морге.

- Господи! Кто его убил?

- Мы вышли на него, когда он гулял в одном ночном клубе. Отмечал свой
отъезд на Кипр. В узком кругу. Там мы и сделали эти снимки. Но пока мы
организовывали операцию по его захвату, нас опередили его недруги. И, как
говорится, в завязавшейся стычке были жертвы с обеих сторон.

- Его убили...

- Не надо так расстраиваться. Может быть, тебе повезет с философом.

- А что с Аркашей?

- С ним ничего не случилось. Когда мы приехали, он еще сидел под столом.
Мы его и привезли сюда. Вместе с другой мелкой сошкой. Мы его отпускаем.

- Почему?

- Господи, ну какое же древнее у нас правовое сознание! Нет того чтобы
спросить, за что мы задерживаем философа, ты спрашиваешь, почему мы его
отпускаем.

- Хорошо, я спрашиваю тогда, почему вы его задерживаете?

- Сейчас отпустим. Ничего у нас против философа нет. Мы его засекли в