беспорядочными кучками - как позволяла местность. Врывали в землю столбы и
натягивали тенты. Повсюду дымились полевые кухни, с грузовиков всем подряд
раздавали зеленые солдатские котелки. Польская речь была слышнее всех
прочих. Здесь было задействовано не меньше саперного полка плюс
интендантство рангом не ниже армейского.
было ему лет семнадцать.
найдется пятидесяти пфеннигов? Я дал ему марку.
ему дорогу.
Он порван в двух местах. За триста марок ты сможешь купить себе новый и
целый.
брат, я уже по-настоящему задыхаюсь...
вечера должен буду ходить голый в этой слизи.
колечки позеленели, поистерлись, под мышками были солидные прорехи: пот
разъел латунь.
спросят.
пониже локтя, фартук впереди доходил до середины бедер, капюшон с тонкой
вуалью закрывал лицо, оставляя только рот. Ладно, а прорехи под мышками мы
заделаем... и все. Теперь эти кандидаты в потрошители - в потрошители меня -
могут бегать со своими пеленгаторами, пока не изойдут на пот и слезы.
Ненавязчивый. Вот только граждане их не любят. Вообще, я обратил уже
внимание, граждане здесь многих не любят: гомиков, наркоту, бродяг,
трансверзов, хюре; в Германии с этим помягче, а в Сибири нет совсем, так что
национальный характер тут, похоже, ни при чем. Покойный Кропачек говорил,
что такая безопасная "праведная злость" характерна для комплекса поражения,
а у сибиряков этого комплекса нет, сознание успело перестроиться: империя
развалилась, метрополия погибла, но колония-то обрела независимость и
процветает... С Филом можно было бы поспорить, тыча пальцем в разные места и
времена, но это не самое благодарное занятие: спорить с теми, кто уже там,
где нас нет. И еще Фил говорил: а вот представь на минуту, что победили
большевики, - и разворачивал апокалиптическую картину: ГУЛАГ от Лиссабона до
Анадыря, истребление десятков миллионов - сначала по имущественному
признаку, а потом, учитывая, что побежденный всегда воскресает в победителе,
- и по национальному, - торжество серости, остановка в развитии, сползание и
опрокидывание в средневековье... Боюсь, я не слишком прислушивался к нему -
недаром он мне так часто вспоминается последнее время. Все чаще и чаще...
Большевики вовсе не были так уж фатально обречены, говорил Фил, затяни
Гитлер с началом похода, или окажись на месте душки Ворошилова какой-нибудь
солдафон - вон сколько их тогда постреляли! - какой-нибудь Штерн,
Тухачевский или Жуков - и ага! И даже в Сибири они могли бы остаться у
власти, догадайся быстренько сделать то, что сделал чуть позже толстый
Герман: облей говном бывшее начальство, покайся в грехах, побей себя в
грудь, покричи, что ошибки исправлены - исправлены ведь, все же на свободе!
- и вперед, к победе коммунизма... дать небольшую передышку - и можно опять
набивать лагеря.... Да, это было классе в девятом: мы с Филом, Майкой,
Копытом, еще с кем-то, человек семь нас было, - спускались по Чулыму на
плоту и остановились на ночевку у разрушенной пристани, зашли в тайгу -
осиной, тонкой, больной, проволока, конечно, была с кольев снята, но сами
колья оставались, и колья, и вышки, и бараки, конечно, и мы вошли в один
барак, там было темно, мы стояли и ждали, когда глаза приспособятся к
полумраку, и вдруг сверху стал падать какой-то мусор, сначала показалось:
чешуйки коры... оказалось - клопы, они падали на нас и присасывались на
лету, и жрали, сразу наполняясь красным... с Майкой сделалась истерика, мы
тут же бросились к реке, смывать с себя это, вода была ледяная - июнь, самое
начало, - потом голыми плясали у костра, пока сушилась одежда, стало даже
смешно, но оказалось, что мы так ни черта и не смыли, и только на третий
день удалось устроить настоящую баню и стирку... ждут, гады, сказал Фил, это
сколько же они ждут...
что это глатц, если бы не пустота вокруг странного здания: плоской коробки
из серого бетона с окнами-щелями под самой крышей - и ампирным фасадом.
Вокруг было огромное множество людей, всем было плохо под открытым небом, -
но никто даже не смотрел в сторону этого дома... так уж они брезговали
гемами... Ну да, начать выгонять гемов из-под крыши - значит, по самые уши
искупаться в том презрении, которое гемы питают к "плаве". Поэтому плава, то
есть не-гемы, то есть так называемые "нормальные люди", проста вынуждены
делать вид, что непреодолимо брезгуют гемами... Даже передо мной
расступались и отворачивались, если я подходил близко, - а ведь я по
внешности был "высоким гемом", то есть гемом не из глатца, гемом, имеющим
работу, семью, квартиру... гражданином, слегка съехавшим на учении мудреца
Урси. Итак, я подошел к фасаду - он был фальшив до омерзения - и поднялся на
крыльцо.
сырости и сложная гамма запахов. Изнутри здание выглядело еще страннее, чем
снаружи. Войдя, я оказался на узком, меньше метра шириной, карнизе, который
по периметру опоясывал все помещение - недостроенный плавательный бассейн,
догадался я... большой, однако, бассейн... Внизу, на трехметровой глубине,
был глиняный пол, изрытый окопчиками, земляночками и прочими щелями -
собственно глатц. Карниз с полом сообщались где лестницами, где просто
широкими досками. На глатце было около сотни гемов - лежали, сидели,
искались, что-то шили, вязали, занимались мелким ведьмачеством: так, прямо
подо мной лохматая девочка деятельно мастурбировала, уставясь в качающееся
на нитке круглое зеркальце; многие курили травку, и сладковатый запах дыма
оттенял все прочие ароматы глатца. Я прислонил велосипед к стене и пошел по
карнизу влево - мне показалось, что там дальше есть незанятые места. Так и
вышло. По третьей по счету лестнице я спустился и, перешагнув через спящую
парочку, расположился на треугольнике примерно два на три метра, не
помеченным ничьим присутствием. Я положил сумку под голову, разулся и лег.
На всей земле не было для меня более спокойного Места.
часы, прошло уже сорок минут, а я совершенно не помнил ничего - ни мыслей,
ни ощущений... нет, ощущение было, одно, то же, что и год назад, при
остановке сердца: тело воздушно, ничем не привязано к земле и может лететь
куда угодно... тогда я так никуда и не улетел, но ощущение - очень приятное
- осталось...
числом, меня это не испугало.
столбов вонючки: невысокий, но очень тяжелый парень лет тридцати, из
коротких рукавов железного абвера торчат руки толщиной с мою ногу.
себе чей-то взгляд. Мощный, почти обжигающий взгляд. Я обернулся. На меня в
упор смотрел парень... что-то знакомое мелькнуло в лице...
Херберт Фрэнк
Андреев Николай
Жюль Верн
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Маккэфри Энн