Чтение 57–й страницы книги ~Путь меча~

Как струи воды в полыханье огня, отливы его ярки,

И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.

А если захочешь ты распознать его настоящий цвет,

Волна переливов обманет глаза, будто смеясь в ответ.

Он - тонок и длинен, изящен и строг; он - гордость моих очей,

Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей.

В воде закалялись его края и стали алмазно-тверды,

Но стойкой была середина меча - воздерживалась от воды.

Ремень, что его с той поры носил - истерся, пора чинить,

Но древний клинок сумел и в боях молодость сохранить.

Так быстро он рубит, что не запятнать его закаленную гладь,

Как не запятнать и чести того, кто станет его обнажать.

Мой яростный блеск, когда ты блестишь, это - мои дела,

Мой радостный звон, когда ты звенишь, это - моя хвала.

Живой, я живые...

- ...а дальше?! - нетерпеливо спросил Кос.

- Концовка утеряна, - закончила старуха, открывая глаза.

Грустные-грустные.

- Утеряна, говорите? - хитро усмехнулся Чэн-Я. - Плохо искали,
наверное!

- Хорошо искали! - отрезала Матушка Ци. - Лучше некуда... Друдл,
правда, писал года два назад про какого-то кабирского кузнеца, только при
чем тут кузнец?!.

- А в старых сундуках смотрели? - участливо поинтересовался Чэн-Я.

Старуха, похоже, решила, что над ней издеваются.

- Не смотрели, значит, - подытожил Чэн-Я. - Ну что ж... зря. Кос,
сбегай в комнату, принеси Кобланово наследство... все не тащи, только
панцирь!

Кос выскользнул из трапезной и в скором времени вернулся с панцирем.
Ан-Танья остановился перед Матушкой Ци, та с недоумением глянула на Коса,
на Чэна, на панцирь... и вдруг сощурилась и перегнулась вперед,
вглядываясь в бейт, вычеканенный на зерцале.

- Вы, Высший Чэн, непременно будете правителем, - после долгого
молчания бросила она.

- Вы уверены?

- Да. Это воистину царский подарок.

И вполголоса, словно пробуя на вкус каждый звук:

- Живой, я живые тела крушу; стальной, ты крушишь металл,

И, значит, против своей родни каждый из нас восстал!

Мы молчали.

- А... переписать можно? - спросила Матушка Ци с несвойственной для
нее робостью.

Чэн-Я кивнул.

Кос отнес панцирь в угол - и через мгновение на столе, как по
волшебству, возникли медная чернильница, костяной калам и лист тонкой
бумаги.

Ан-Танья, как всегда, был готов к любому повороту судьбы.

Матушка Ци переписала недостающие строки - писала она по памяти, не
глядя на панцирь, так что Чэн-Я не очень-то понял, зачем ей понадобилось
именно сейчас скрипеть каламом, да еще спрашивать разрешения. Потом она
попросила Чэна повторить наш сон - и тоже все старательно записала.
Теперь, похоже, она готова была продать нам могилу собственного деда - так
иногда говаривали в Кабире в подобных случаях, и этот образ всплыл из
глубин сознания Чэна непроизвольно - и Чэн-Я решился.

- Кстати, о мечах, - небрежно начал Чэн-Я. - У вас там в свитке,
Матушка Ци, была любопытная пометка на полях. Насчет правителя Ю Шикуаня и
его меча Цзюваньдао...

Калам старухи заскрипел как-то не так, и я с сожалением понял, что
могиле деда суждено остаться непроданной.

- Приятно, когда молодые господа интересуются прошлым, - зачастила
Матушка Ци в своей обычной манере, - и не то что бы совсем прошлым, а
почти что и не прошлым вовсе, потому что разве ж это прошлое - правитель Ю
и его меч?.. нет, это совсем не прошлое, а выжившая из ума бабка записала
для памяти - забудет ведь, и не вспомнит ничего, и никогда, и ни за что...

Слова старухи вроде бы цеплялись одно за другое, но смысла в них не
было ни на дирхем.

- А вторая пометка? - хмуро осведомился Кос. - Насчет Ляна Анкора и
Скользящего Перста?! И чего-то нехорошего, что должно с ними произойти
через девять лет?! Вы случайно пророчествами не занимаетесь?

Зря это он... опрометчиво. Эту старую ведьму в лоб не возьмешь, и
если ан-Танья не понял это во время ночной Беседы...

- Через девять лет? - совершенно искренне изумилась Матушка Ци. -
Быть этого не может! Видать, напутала что-то, кошелка старая, дырявая...

Она поспешно развернула свиток - кстати, ни Чэн, ни я так и не
заметили, когда же она успела пододвинуть его к себе - долго вчитывалась в
него, шевеля губами (чего за ней до сих пор не замечалось, даже во время
прочтения бейта-двустишия на доспехе), потом старуха оторвалась от чтения
и посмотрела на нас наивными и честными глазами.

- Год перепутала! - всплеснула руками она. - Стара стала, путаюсь все
время... хотела одно написать, а написала другое.

Что-то не замечали мы, чтоб она хоть в чем-то путалась!

- Крючок не туда загнула, вот и вышел семнадцатый год вместо
четвертого! Как раз в четвертом-то году господин Лян прямым мечом
завершать Беседы по-новому стал, двойным взмахом с проворотом, а там уже в
ножны опускал - так споры пошли, дескать, канону противоречит... Спорили,
спорили, а после находку господина Ляна общим мнением канонизировали - и
перестала она противоречить, и вздохнули все с облегчением!..

С этой минуты даже упрямый Кос понял - все, конец.

Больше мы от нее ничего не добьемся.

Даже за полное собрание стихов Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби...

Мы с Чэном поднялись в комнату, где сегодня ночевали (не считая Дзю),
и Чэн вскоре куда-то ушел, Обломок валялся на столе и, кажется, дремал; а
я лежал на подоконнике и думал - что со мной случается нечасто.

Я думал про правую руку Чэна.

Я прекрасно помнил, что у основания творение Коблана было снабжено
ремешками и застежками, с помощью которых рука крепилась к культе. Но с
того дня - вернее, ночи - когда стальные пальцы впервые сжались на моей
рукояти, я не мог вспомнить, чтобы Чэн хоть раз отстегивал и снимал руку
аль-Мутанабби.

Более того, сама мысль о том, что Чэн вообще может снять эту руку,
вызывала во мне отвращение и ужас.

Я восстановил в памяти несколько моментов, когда сознание Чэна
объединялось с моим, и понял, что за семью запорами и девятью печатями в
потайном чулане души Чэна Анкора Вэйского таился такой же - если не
больший - ужас перед возможностью снова стать одноруким.

И не только. Одноруким - ладно, но одиноким... ведь никогда, никогда
больше!..

Даже умываясь по утрам - в дороге из Кабира в Мэйлань я не раз
присутствовал при этом - Чэн старался при посторонних не снимать нижней
рубахи с широкими рукавами, закрывающими место крепления мертвого металла
к живой плоти.

Нет. Живого металла к живой плоти.

А все-таки раздевшись до пояса, Чэн избегал смотреть на собственное
предплечье. Вскользь, случайно, но никогда - пристально.

И почти сразу же старался одеться.

Словно ни он, ни я - а я до сих пор просто не давал себе размышлять
об этом - словно оба мы старались лишний раз не искушать судьбу.

То, что для всех было легендой, пикантным случаем, возможностью
лишний раз поговорить о чудесах - для нас было свершившейся реальностью,
за которую дорого плачено, и все равно счет по сей день не закрыт.

И не будет закрыт никогда.

...Чэн вернулся, подошел к окну, и мы стали смотреть во двор.
Неподалеку был пруд, от которого несло сыростью, а за ним, у круглой
беседки кто-то из Блистающих усердно танцевал.

Сперва я решил, что это один из Малых моего дома, но потом,
приглядевшись, обнаружил нечто смутно знакомое в резких, с отмашкой,
ударах Блистающего, полускрытого от меня опорами беседки.

Я мысленно сгустил сумерки - мэйланьские вечера оказались слишком
светлыми - после многократно увеличил беседку, превратив ее в мрачную
башню Аль-Кутуна, и улыбнулся, мерцая обнаженным клинком.

Пусть не утром, как было обещано, а ближе к вечеру, но неугомонный
харзиец, Маскин Седьмой - ах да, он же теперь Тринадцатый! - все же явился
ко мне в гости.

"Пошли?" - подумал я.

"Пошли, - подумал Чэн, надевая на меня ножны. - Не будем заставлять
ждать горячего Эмраха ит-Башшара из Харзы. Неровен час, изрубит нам
беседку - Кос потом до конца жизни ворчать будет..."

И мы снова спустились вниз, оставив Дзю отдыхать на столе.

Задевая за перила лестницы, я неожиданно задумался над тем, почему
это Пояс Пустыни из Седьмого превратился в Тринадцатого. Я прикидывал и
так, и этак, и не додумался ни до чего.

Кроме того, что число "Тринадцать" нравилось мне все меньше и меньше.

Совсем оно мне не нравилось.

Возле входа в дом пожилой коренастый Придаток с усердием подстригал
колючий вечнозеленый кустарник. Блистающего при слуге не было - да и к