архимандрита Павла и нескольких служек вышел на сияющий, залитый весенним
солнцем двор. И было до того радостно, голубо и сине, что на миг
расхотелось лезть в тесный обиходный одноконный возок, где двоим было
только-только поместиться. Но приходило лезть, ибо среди строительных
развалов и сора, полонивших Кремник, передвигаться своими ногами, не
рискуя быть покрыту грязью с головы до ног, было попросту невозможно.
костру, и всюду кипела работа, и всюду уже на уложенные в глубину дубовые
плахи было положено основание из дикого камня и щебня, и уже залито
раствором, и уже выведено кое-где вровень с землей, и виделось, как
невдолге станут расти каменные костры и прясла. Теперь же, лишенный
прежних стен и уже отстроенный, Кремник стоял, как сказочный дворец,
вынутый из ларца и весь открытый солнцу и ветру. А с площадок - оснований
будущей стены - далеким-дал°ко зеленели и синели замоскворецкие дали, луга
и леса, и дымы далеких деревень.
речений он попросту любит все это, любит и будет защищать и спасать <до
живота своего>, и иного пути у него попросту нет!
палат Вельяминова, мимо Богоявления выбрались к Троицкому мосту. Оттуда
вдоль конюшен и оружейных палат, мимо Спаса-на-Бору и княжеских теремов
проехали к Боровицким воротам, также открытым, несуществующим. И странно
было видеть крутой склон холма, не защищенный покамест ничем. Но и тут
трудились сотни мастеров и уже клали основание и стены нижних камор
каменной проездной башни. За житным двором и бертьяницами стену отодвинули
подальше, несколько приспустив вниз по склону, дабы ближе была вода, и
возок владыки покатился, колыхаясь на мягкой, ископанной земле, вдоль
срытой до основания стены Калиты, от костра к костру, к водяной башне, к
хоромам князя Владимира Андреича и приказам, мимо соборной площади, мимо
Благовещенского и Архангельского соборов. Тут, за приказами, стену
решительно и намного отодвигали далее, захватывая значительную часть
окологородья, почему вовнутрь Кремника попадали церковные дворы, дворы
гостей иноземных, хоромы многих бояр, новопостроенный монастырь Чуда
Михаила Архангела в Хонех. Здесь возводились новые, Фроловские ворота и
отсюда стена шла прямиком вдоль Красной площади до следующих, Никольских
ворот и до угловой башни над Неглинною, откуда вновь круто заворачивала к
Троицкому въезду и Богоявлению...
радостные бояре, мастера, старшие строительных дружин. Прошали, скоро ли
будет освящение города. (Освящать решили, когда будут выведены все погреба
и нижние подземные каморы и начнется возведение верхней, надземной части
стены.) Всем было внове и потому непривычно-радостно. Алексий глядел, как
любовно подгоняют камень к камню, как проливают раствором, дабы не
осталось и малой щели. Слушал веселые оклики, взглядывал назад, на
ступенчато вздымавшуюся груду новорубленых теремов, кровель, гульбищ,
вышек, смотрилен, шатров, маковиц, изузоренных, крытых чешуею, лемехом и
дранью, на позолоченные прапоры княжеских палат, возвышенные крыльца,
повалуши и сени, на белосияющие среди всего этого бревенчатого громождения
каменные храмы, на то, как споро копают ров вдоль новой части крепостной
стены, по которому вода должна будет пойти из Неглинной в Москву-реку,
окружив город сплошным водяным заслоном, на бревенчатые мосты, на толпы и
толпы весело снующих людей, благословлял и привечал то наклонением головы,
то словом; приметил и обоих князей, Дмитрия с Владимиром, что стояли в
толпе боярчат над обрывом к Москве-реке и тоже что-то делали,
распоряжались, а Владимир, видно, и сам не вытерпел: копал или клал камень
и был перемазан теперь в глине от головы до пят.
уяснить для себя, и только проехав вдоль всех стен и снова оказавшись под
стеною Богоявления, измеряя глазом воздушный простор отсюда и до дальнего
берега Занеглименья, где тоже шла работа, стучали топоры - смерды
строились, залатывая последние следы всехсвятского пожара, - только тут
понял, что хотел уразуметь для себя и что уразумел, понял, обозрев дружную
работу москвичей: теперь, ныне, можно было остановить князя Михайлу, дав
ему почувствовать твердую руку Москвы. И, значит, пришел черед Твери
отречься навсегда великого княжения владимирского!
жалобу на незаконное завещание князя Семена. Ему жалобу, митрополиту всея
Руси!
дела тверские!
не стоять ни Русской земле, ни вселенскому православию. Тут его спор с
Филофеем Коккином, и он, Алексий, этот спор выиграет. Должен, обязан
выиграть!
Отроч монастырь. Хоронили его просто и торжественно. Прах Федора был
положен в храме Введения Богородицы, в едином гробу с владыкою Андреем.
Покойного пастыря, прославленного своими добродетелями, храмоздательством,
честностью, добротой и вниманием к людям, а также теми непрестанными
стараниями, с коими он по вся лета утишал ссоры Александровичей с
кашинским князем, любили и знали. На похороны собралась едва ли не вся
Тверь. Плакали, и неложно, многие. И эта всенародная, никак и никем не
подготовленная скорбь была лучшим венком на гроб печальника Тверской
земли.
княжеский терем, совсем недавно вмещавший всю многочисленную семью
замученного в Орде Александра. И внове и дико было не видеть княгини
Настасьи, не слышать тяжелых шагов Всеволода и уверенных - Владимира с
Андреем. Терем померк, запустел, как-то вдруг и разом постарел, словно
боясь или не желая пережить хозяев своих.
Новом Городке на Волге, он только прискакал на похороны Федора, намерясь
назавтра же ехать обратно.
бояре князя, тверской тысяцкий, несколько игуменов ближних монастырей.
Однако у каждого из председящих в душе было то же самое чувство -
пустынности, оброшенности гордого некогда терема, и потому в молчании
поминальной трапезы взгляды то и дело обращались в сторону микулинского
князя, нынешней единой надежды Твери.
покойная мать, и то отринутое им, отогнанное на время, что долило и жгло в
родимом дому, вновь подымалось в душе, подступая к глазам горячею, жгучей
волною. Но и слез не было. Был долг. Перед всеми собравшимися ныне за этим
столом и теми тысячами, что с надеждою ждут от него подвигов одоления на
враги, ибо с ним одним связывают теперь веру в высокое назначение своего
города в череде веков грядущих.
Василий, опуская глаза. - Дабы не омрачать светлоты горестного днешнего
торжества, с коим мы все провожали владыку Федора к престолу Господню. Но
должен повестить тебе, княже, что митрополит Алексий зело недоволен
решением моим о вотчине княж-Семеновой. Мыслю, возможет и поиначить
поставленное мною!
известна никому, и стол замер. Все поглядели друг на друга сперва, а потом
молча на князя. И был миг страшной, растерянной немоты. Ждали. И тут -
грохнуло. Со звоном отпихнув серебряное блюдо и вскочив на ноги, боярин
Матвей выкрикнул задушенно, хватив по столу кулаком:
И тогда все председящие вновь и молча уставились на Михайлу Микулинского.
серебряной чары, украшенной по рукояти жемчугом, которую крепко сжимал в
руке. Вопросил, поискав глазами тысяцкого, Константина Михалыча Шетнева:
великого князя московского? (Нарочито не назвал Дмитрия <владимирским>: о
великом столе владимирском спор меж Москвою и Тверью еще не решен! И так
это все и поняли.)
тысяцкого, отмолвил хмуро:
замолк. И досказал за него Микула Дмитрич:
Всеволод...
без литовской помочи ныне не сдюжить Твери!
укромно подошли к Михаилу:
будет, а нынешнего худа без Ольгирдовой помочи нам не избыть!
представлял, какую пакость содеют без него во Твери и Микулине дядя
Василий с Еремеем и московской ратью... Добро, что он накануне отъезда