лет, разве когда состарившуюся Евпраксию отдадут в монастырь, а он? Третий
брак все одно не разрешен церковью, и дети от такого брака не имут
благословенья свыше. Оставалось скрывать беду, известную теперь уже всей
Москве, ходить на богомолья, принять все как должное, как плату за грех, и
распроститься с надеждами... И дать княжить безвольному Ивану?! Не может,
не должно того быть, чтобы Опраксея была права. Не мог старый друг Василий
Вельяминов... Чур меня, чур! Не мог, не мог! Этому не поверю ни за что!
Опраксея, не помогали. Они приходили с черного двора, глядели мутно,
шептали и прикладывали какие-то зелья, корни, камни и травы, иногда давали
пить рвотную горечь и исчезали, не принеся никаких облегчающих перемен,
уверяя, что <вс° сожгано> и потому поделать теперь ничего нельзя.
верить наотрез.
Портомойницы любопытно, жадно и воровато поглядывали на великого князя,
чая себе возможных услад на беде дорогобужской княжны. Впрочем, Симеон
по-прежнему не глядел на сторону. Теперь - тем более. Сама мысль о
возможности заиметь незаконное дитя от какой-нибудь дворовой бабы - и оно
будет ходить тут, по двору, когда княгиня по его вине не может ни понести,
ни родить и остается о сю пору девушкой, - ужасала его своим бесстудством.
Бледная тень искупления - еще далекой бездетной старости, близкой к
монастырскому уединению, - уже начинала маячить перед его глазами.
кольцо, долго не пропускали поначалу к нему во дворец.
виднее и гуще. От нее шел лесной острый запах, как от зверя, попавшего в
человеческое жило. Она долго разглядывала князя, стоючи, опершись о клюку
и покачивая головою. От предложенной было Симеоном трапезы отмахнулась,
мотнув головой. Прокаркала:
- Совсем ты, молодец, гляжу, плох! Темный ты! Весь почернел уже! - И на
невысказанные возражения князя тряхнула седатою, в черном от грязи
повойнике головой: - Люди того не видят, а я вижу! Гляди! Дай руку!
о свои ветоши, она завернула рукав Симеону и крепко провела несколько раз
острым краем перстня ему по руке. Там, где золото вдавливалось в кожу,
тотчас возникли сине-черные полосы, будто страшный рисунок смерти
прорезался сквозь бледный окрас княжеской плоти.
Видишь? - каркала старуха, чертя перстнем его руку. - Черный! Черный ты! У
смерти стоишь! С бесом живешь, с бесом спишь! - продолжала Кумопа,
покачивая головой, меж тем как невольно побледневший Симеон глядел на
черный непонятный узор на своей обнаженной руке. Полосы медленно
расплывались, бледнели. Старуха терла ему руку, поплевывая и что-то шепча.
Потом опустила рукав рубахи, велела: <Сядь!> Сама опустилась на колени,
высыпала из темного мешочка, достанного из-под лохмотьев, прямо на ковер
какие-то сморщенные травы, коренья и снадобья, быстро заперебирала
скрюченными пальцами, приговаривая вполгласа:
Кумопа прервала его, отмахнувши рукою:
стыдясь, исполнил ее приказ, набросив на божницу изузоренный плат.
тамо, пущай не пускают к тебе никоторова людина, не тревожили б тебя да и
меня тоже!
не давай! Святу рощу береги!
незнание. Настойчивые требования митрополита покончить с языческим
идолослужением были где-то в ином мире, по ту сторону и за гранью того,
что происходило здесь и сейчас.
старуха его неумелую ложь. - Набольший хочет! Давно просит у тебя! Не
верь, князь! Рощу порушишь - и землю порушишь тою порой, и сам от беды не
уйдешь!
вода и зола. Пока это все было схоже с тем, что проделывали и прочие
колдуны, призываемые им или Опраксией.
проделывать не раз). Кумопа меж тем начала раскладывать на блюде снадобья,
приговаривая:
отгони силу нечистую; вот одолень-трава - одолей супостата-ворога; вот
прострел-трава - изжени и погуби рать бесовскую...
колдуньи мрело и двоилось, что-то стенало и двигалось в волнах дыма.
Голову кружило, и звук голоса колдуньи, произносившей сейчас слова
древнего заговора, достигал ушей Симеона глухо, как сквозь пуховый полог.
двоезуб, троезуб. Нету у того старца ни уроку, ни призору, ни всякого
иного оговору. Не болят у того старца ни кости, ни жилы, ни становые, ни
рудовые; не имет его ни сила бесовская, ни злоба вражея...
мешок. Он изо всех сил глядел на воду, стараясь не отвести взора (иначе,
по наказу старухи, колдовство потеряло бы свою силу), и чуял, порою до
острого телесного преткновения, как его что-то пытается отвести, оттащить
и отвлечь, почти хватая за плечи, почти касаясь лица и шеи липкими
осторожными касаниями. Он все-таки выдержал, так и не отвел взгляда,
дождавщи, пока старуха окончила. И только услышав последние слова
заговора: <Буди мое слово крепко и лепко, ключ, замок! Во веки веков!
Аминь, аминь, аминь!> - и разрешающий зов Кумопы, отвел глаза и, как
приходя в себя после обморока, озрел покой, по которому плавали ошметья
копотной гари и изорванные клочья синей мги.
так обессилели, что он с трудом мог их оторвать от столешни. Старуха, даже
не спросясь, сама завернула ему рукав и снова стала чертить перстнем по
руке. Беловатые следы кольца, как пенный след за кормою лодки, тотчас
исчезали, оставляя мгновенный холодок, но темных давешних полос не было.
премени, Велесова дуба не сгуби! И то ищо помни: греха твово не сниму,
Христа Господа за тя не умолю! Гоню-гублю токмо силу бесовскую!
восстановлять допрежь угасавшие силы. Открыл обитый узорным железом
ларец-подголовник; не слушая старуху, насыпал, не считая, серебра в
кошель, подал, заставил взять.
Кумопа. - Гляди, худа б не стало! - Но серебро, однако, взяла.
себя. Потом достал кувшин с квасом из поставца и стал пить много и долго,
словно конь после тяжелой работы.
сам нашел и место и время, чтобы опрятно выспросить великого князя.
однако, не могло состояться без воли великого князя владимирского. Речь
шла о том, чтобы забрать из Москвы архимандрита Святого Спаса, Иоанна, и
возвести его в сан епископа ростовского. Симеону не надо было объяснять,
что решение это (подсказанное Феогносту Алексием) укрепляло в Ростове
власть Москвы. Поэтому с архимандритом урядили быстро.
сам получив благословение Алексия (рукополагать отца Ивана во епископа
намерили в Переяславле, куда вслед за Феогностом спасский архимандрит
должен был выезжать назавтра из утра), Алексий, проводив отца Ивана до
дверей и облобызавшись с ним троекратно, неспешно уселся опять в точеное
старинное креслице, которое всегда ставили наместнику в княжеских покоях,
заботно поглядел в лицо великому князю, вздохнул, вымолвил негромко:
трудности предстоящего разговора) уклонить, словно бы не понять, о чем
речь, но и того не смог перед своим духовным отцом и наставником.
Опустивши долу чело, вымолвил хрипло:
Бают, испортили... со свадьбы ищо...
улыбки.
к ведунам и волховным чарам!
скрывал сие от меня?
сиплым, противным голосом, прошептал:
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Майер Стефани
Андреев Николай