канцелярию и займись просмотром корреспонденции.
продолжить мой отпуск; моя мать больна.
держал в руках, отвернулся и крикнул повелительно и гневно:
оставить меня.
княжеской милости, с минуту стоял, как окаменелый: канцлер сердито и
нетерпеливо перелистывал бумаги, из которых несколько упало на пол;
Паклевский инстинктивно нагнулся, поднял их и положил на стол. Князь
повернул к нему свое лицо, пылавшее гневом.
нельзя служить. Это невозможно!
безвыходность его положения, - как бы я ни был предан вашему сиятельству,
но не могу принести в жертву службе мою мать. Пусть Бог будет мне судьей.
чего я ей желаю и на что надеюсь, возвращайся, не теряя времени, сюда ко
мне. Мать имеет более прав, чем я. Возьми из кассы пятьдесят дукатов, -
прибавил он, - и не трать времени понапрасну.
стол пачку писем и сказал:
удалось счастливо избегнуть его немилости. Весь остаток дня и часть ночи
Паклевский посвятил на писание ответных писем, которые он снес князю и
получил полное одобрение; а на другой день утром он уже ехал домой...
осталось ни одного свободного уголка, не замечая никого и ничего. Правда,
ему очень хотелось узнать что-нибудь о старостине или генеральше и увидеть
Лелю; но нельзя было медлить, надо было скорее ехать в Борок.
и своим тревожным мыслям, от слез и огорчения расхворалась еще больше, и
когда сын вернулся, она лежала в постели с кашлем и лихорадкой. Его приезд
заставил ее подняться, но под вечер она снова слегла.
еще в Белостоке, Теодор на другой же день поехал верхом в Хорощу узнать о
нем и был очень обрадован, узнав, что он только что приехал недели на две.
Он послал к нему еврейчика с просьбой навестить его больную мать.
просто повидать своих друзей. Егермейстерша лежала в постели.
заговорил француз, присаживаясь на кровать. - Что это с вами? Весенний
катар?
настроение и, по возможности, удаление от всего, что тревожит. Лекарство,
которое все доктора, словно в насмешку, прописывают пациентам.
нахмурился и на вопрос сына отвечал озабоченно:
тут ничего поделать не могу, разве Бог поможет... Это может тянуться
долго, но облегчить положение трудно. Надо стараться оберегать ее от
излишних волнений.
признался, что желал бы для него примирения с фамилией, потому что нельзя
рассчитывать на какой-либо успех.
пани гетманши, - сказал Теодор. - Кому же, как не ей, удобнее всего
поговорить с дядями, с двоюродными сестрами и даже со стольником?
примирение это совершилось при мужском посредничестве. Женщины ничего не
умеют делать наполовину, а тут уж в силу необходимости обе стороны должны
будут пойти на половинные уступки.
могу заключить по известным мне фактам, фамилия не удовлетворится
половинными уступками. Возможность соглашения уже запоздала, и теперь
фамилия потребует от гетмана безусловного присоединения к партии...
суждение, - закончил Теодор. - Насколько я мог заключить, зная характер
канцлера, который стоит во главе партии, от него нельзя ждать ни малейшей
уступки.
руководству канцлера: поэтому он сам от себя не начнет никаких действий.
Паклевского: он сидел над актами процесса, или, посидев около матери,
целые часы проводил на крыльце, смотря на лес или слушая воркование
голубей.
приносили облегченья; старец за всеми преходящими радостями жизни видел
всегда черную бездну печального конца всех вещей.
о ней приходило и уходило, как свет молнии.
заглядевшись на лес, послышался конский топот, и у ворот показался всадник
на коне, совершенно не знакомый Теодору. Шляхтич был очень худ, высок,
слегка сгорблен, усы у него начинали уже седеть; он сидел на крепком
гнедом коне с ременной сбруей и ехал совершенно один, даже без слуг.
подошел к воротам, а всадник, с большим любопытством приглядывавшийся к
Теодору, тотчас же слез с коня. Прежде чем они заговорили, они уже
почувствовали симпатию друг к другу. У приезжего шляхтича, несмотря на то,
что он был уже стар и некрасив, было что-то очень привлекательное в
выражении рта и во всем лице, исполненном доброты.
несколько шагов и, не спуская с него взгляда, заговорил таким же ласковым
голосом, как ласково было выражение его рта:
гостем и беспокою тебя. Смешно признаться, но я - заблудился!!
поверить ему, если бы слабый румянец, выступивший на его лице, не выдал в
нем какого-то беспокойства, возбуждавшего сомнение.
старик. - Я приехал в Хорощу, чтобы навестить пана Порфирия Пенчковского,
старого товарища по оружию; мне указали дорогу в Ставы, а я, сам не знаю
каким образом, заехал сюда.
ведет туда такая запутанная дорога, что лучше всего я дам пану ротмистру
проводника.
всех Шустаков, о каких только он когда-либо слышал в жизни, и вдруг ему
пришло в голову, что старостина и генеральша были из рода Шустаков.
сказал он. - До Ставов порядочный путь, но к вечеру можно поспеть. Правда,
у меня здесь убого, и мать моя больна, так что я не могу принять вас
роскошно, но если не взыщете, то я всем сердцем готов служить вам.
молока, то это будет самое лучшее угощение.
ротмистром к крыльцу. Старик с любопытством осматривался кругом.
как везде на Подлесье - плоские и печальные.
другие, но мне, в какой бы, хотя самый пустой угол на нашей земле не
завели меня, - мне все кажется красивым и приятным. Это, может быть,
оттого происходит, что я долгие годы из конца в конец странствовал по этой
земле, и мне кажется, что у нас всего красивее. Для нас Господь Бог
сотворил эти равнины и леса, которых мы не ценим, и эти поля, эти болота
так подходят к нашему настроению, к нашим мыслям, что, вероятно, нигде
больше мы не чувствовали бы себя лучше...
Теодор Паклевский, а имение называется Борок.
хозяйстве, - печально смеясь, сказал Теодор, - я служу в канцелярии
князя-канцлера, но Бог наказал меня болезнью матери и - процессом. Я
временно должен переждать в деревне. А могу я спросить пана ротмистра, не