- А вы позвольте и мне подписаться на вашем листе. Я передам Степану
Трофимовичу и сама буду просить его.
Варвара Петровна воротилась домой окончательно привороженная; она стояла
горой за Юлию Михайловну и почему-то уже совсем рассердилась на Степана
Трофимовича; а тот бедный и не знал ничего, сидя дома.
- Я влюблена в нее, я не понимаю, как я могла так ошибаться в этой женщине,
- говорила она Николаю Всеволодовичу и забежавшему к вечеру Петру
Степановичу.
- А вс¬-таки вам надо помириться и со стариком, - доложил Петр Степанович;
- он в отчаянии. Вы его совсем сослали на кухню. Вчера он встретил вашу
коляску, поклонился, а вы отвернулись. Знаете, мы его выдвинем; у меня на
него кой-какие расчеты, и он еще может быть полезен.
- О, он будет читать.
- Я не про одно это. А я и сам хотел к нему сегодня забежать. Так сообщить
ему?
- Если хотите. Не знаю, впрочем, как вы это устроите, - проговорила она в
нерешимости. - Я была намерена сама объясниться с ним и хотела назначить
день и место. - Она сильно нахмурилась.
- Ну, уж назначать день не стоит. Я просто передам.
- Пожалуй передайте. Впрочем прибавьте, что я непременно назначу ему день.
Непременно прибавьте.
Петр Степанович побежал ухмыляясь. Вообще, сколько припомню, он в это время
был как-то особенно зол и даже позволял себе чрезвычайно нетерпеливые
выходки чуть не со всеми. Странно, что ему как-то все прощали. Вообще
установилось мнение, что смотреть на него надо как-то особенно. Замечу, что
он с чрезвычайною злобой отнесся к поединку Николая Всеволодовича. Его это
застало врасплох; он даже позеленел, когда ему рассказали. Тут может быть
страдало его самолюбие: он узнал на другой лишь день, когда всем было
известно.
- А ведь вы не имели права драться, - шепнул он Ставрогину на пятый уже
день, случайно встретясь с ним в клубе. Замечательно, что в эти пять дней
они нигде не встречались, хотя к Варваре Петровне Петр Степанович забегал
почти ежедневно.
Николай Всеволодович молча поглядел на него с рассеянным видом, как бы не
понимая в чем дело, и прошел не останавливаясь. Он проходил чрез большую
залу клуба в буфет.
- Вы и к Шатову заходили... вы Марью Тимофеевну хотите опубликовать, -
бежал он за ним и как-то в рассеянности ухватился за его плечо.
Николай Всеволодович вдруг стряс с себя его руку и быстро к нему
оборотился, грозно нахмурившись. Петр Степанович поглядел на него, улыбаясь
странною, длинною улыбкой. Вс¬ продолжалось одно мгновение. Николай
Всеволодович прошел далее.
II.
К старику он забежал тотчас же от Варвары Петровны, и если так поспешил, то
единственно из злобы, чтоб отмстить за одну прежнюю обиду, о которой я
доселе не имел понятия. Дело в том, что в последнее их свидание, именно на
прошлой неделе в четверг, Степан Трофимович, сам впрочем начавший спор,
кончил тем, что выгнал Петра Степановича палкой. Факт этот он от меня тогда
утаил; но теперь, только что вбежал Петр Степанович, с свою всегдашнею
усмешкой, столь наивно высокомерною, и с неприятно любопытным, шныряющим по
углам взглядом, как тотчас же Степан Трофимович сделал мне тайный знак,
чтоб я не оставлял комнату. Таким образом и обнаружились предо мною их
настоящие отношения, ибо на этот раз прослушал весь разговор.
Степан Трофимович сидел, протянувшись на кушетке. С того четверга он
похудел и пожелтел. Петр Степанович с самым фамильярным видом уселся подле
него, бесцеремонно поджав под себя ноги, и занял на кушетке гораздо более
места, чем сколько требовало уважение к отцу. Степан Трофимович молча и с
достоинством посторонился.
На столе лежала раскрытая книга. Это был роман Что делать. Увы, я должен
признаться в одном странном малодушии нашего друга: мечта о том, что ему
следует выйти из уединения и задать последнюю битву, вс¬ более и более
одерживала верх в его соблазненном воображении. Я догадался, что он достал
и изучает роман единственно с тою целью, чтобы в случае несомненного
столкновения с "визжавшими" знать заранее их приемы и аргументы по самому
их "катехизису" и таким образом приготовившись, торжественно их всех
опровергнуть в ее глазах. О, как мучила его эта книга! Он бросал иногда ее
в отчаянии и, вскочив с места, шагал по комнате почти в исступлении:
- Я согласен, что основная идея автора верна, - говорил он мне в лихорадке,
- но ведь тем ужаснее! Та же наша идея, именно наша; мы, мы первые насадили
ее, возрастили, приготовили, - да и что бы они могли сказать сами нового,
после нас! Но, боже, как вс¬ это выражено, искажено, исковеркано! -
восклицал он, стуча пальцами по книге. - К таким ли выводам мы
устремлялись? Кто может узнать тут первоначальную мысль?
- Просвещаешься? - ухмыльнулся Петр Степанович, взяв книгу со стола и
прочтя заглавие. - Давно пора. Я тебе и получше принесу, если хочешь.
Степан Трофимович снова и с достоинством промолчал. Я сидел в углу на
диване.
Петр Степанович быстро объяснил причину своего прибытия. Разумеется, Степан
Трофимович был поражен не в меру и слушал в испуге, смешанном с
чрезвычайным негодованием.
- И эта Юлия Михайловна рассчитывает, что я приду к ней читать!
- To-есть они ведь вовсе в тебе не так нуждаются. Напротив, это чтобы тебя
обласкать и тем подлизаться к Варваре Петровне. Но уж само собою ты не
посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, - ухмыльнулся
он; - у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но послушай однако, надо,
чтобы не так скучно. У тебя там что, испанская история что ли? Ты мне дня
за три дай просмотреть, а то ведь усыпишь пожалуй.
Торопливая и слишком обнаженная грубость этих колкостей была явно
преднамеренная. Делался вид, что со Степаном Трофимовичем как будто и
нельзя говорить другим более тонким языком и понятиями. Степан Трофимович
твердо продолжал не замечать оскорблений. Но сообщаемые события производили
на него вс¬ более и более потрясающее впечатление.
- И она сама, сама велела передать это мне через... вас? - спросил он
бледнея.
- То-есть, видишь ли, она хочет назначить тебе день и место для взаимного
объяснения; остатки вашего сентиментальничанья. Ты с нею двадцать лет
кокетничал и приучил ее к самым смешным приемам. Но не беспокойся, теперь
уж совсем не то; она сама поминутно говорит, что теперь только начала
"презирать". Я ей прямо растолковал, что вся эта ваша дружба - есть одно
только взаимное излияние помой. Она мне много, брат, рассказала; фу, какую
лакейскую должность исполнял ты вс¬ время. Даже я краснел за тебя.
- Я исполнял лакейскую должность? - не выдержал Степан Трофимович.
- Хуже, ты был приживальщиком, то-есть лакеем добровольным. Лень трудиться,
а на денежки-то у нас аппетит. Вс¬ это и она теперь понимает; по крайней
мере ужас что про тебя рассказала. Ну, брат, как я хохотал над твоими
письмами к ней; совестно и гадко. Но ведь вы так развращены, так
развращены! В милостыне есть нечто навсегда развращающее - ты явный пример!
- Она тебе показывала мои письма!
- Все. То-есть конечно где же их прочитать? Фу, сколько ты исписал бумаги,
я думаю, там более двух тысяч писем... А знаешь, старик, я думаю, у вас
было одно мгновение, когда она готова была бы за тебя выйти? Глупейшим ты
образом упустил! Я конечно говорю с твоей точки зрения, но вс¬-таки ж
лучше, чем теперь, когда чуть не сосватали на "чужих грехах", как шута для
потехи, за деньги.
- За деньги! Она, она говорит, что за деньги! - болезненно возопил Степан
Трофимович.
- А то как же? Да что ты, я же тебя и защищал. Ведь это единственный твой
путь оправдания. Она сама поняла, что тебе денег надо было, как и всякому,