пронзившей от кисти до локтя, а потом сменившейся все тем же надоевшим
покалыванием. Значит, все-таки будет хуже. К вечеру или ночью. А,
может быть, завтра, но обязательно будет.
позаботься о том, что можешь, должна изменить. Ты обязана рассказать
Алану правду о Келтоне. Обязана выгнать привидение из своей души.
гордости, а, может быть, отвратительной спеси, как подумала Полли. Она
была потрясена, настолько громко он прозвучал, требуя сохранить в
тайне дела тех дней, той жизни, не эксгумировать их... ни для Алана,
ни для кого другого. Ни в коем случае, настаивал голос, несчастная
жизнь и смерть твоего ребенка не должны стать достоянием пустобрехов
города.
ушла из жизни достаточно давно, после очередной "двойной накачки"
своим любимым Гербертом Терейтонсом. Какое имеет значение, если Алан
узнает, как на самом деле умер Келтон? Неужели ты думаешь, что кого-то
до сих пор волнует проблема твоей тайной булочки, выпеченной в
духовке? Ах ты, глупая гусыня! Не тешь себя надеждой, все уже
давным-давно думать об этом забыли. Эта новость не будет стоить лишней
чашки кофе в закусочной у Нэн.
побери. В жизни своей и смерти он принадлежал только ей. И она сама
принадлежит себе - ни маме, ни папе, только себе. Та испуганная
одинокая девочка, которая каждый вечер стирала в кухне в заржавленной
раковине трусики, потому что у нее их всего было три пары, та девочка,
у которой вечно на губе или на носу вскакивала лихорадка от простуды,
девочка, которая частенько сидела на подоконнике, глядя в небо, а
потом опускала горячий лоб в ладони и плакала, та девочка принадлежала
только ей. Воспоминания о том, как Келтон насыщался, стиснув мягкими
беззубыми деснами сосок маленькой груди, а она в это время читала
дешевое издание романа Д. МакДональда, прислушиваясь к завыванию сирен
полицейских машин и карет скорой помощи за окном, эти воспоминания
тоже принадлежат ей одной. Слезы, которые она выплакала, молчание,
которое сохраняла, длинные туманные дни в забегаловке, где работала,
пытаясь ускользнуть от итальянских рук и русских пальцев Норвилля
Бейтса, смущение и стыд, с которым в конце концов установила с ним
мир, независимость, за которую так боролась и которую так трудно было
получить и сохранить... все это принадлежит только ей и не должно
достаться городу.
чем ты сама прекрасно знаешь. Дело в том, что будет принадлежать
Алану.
осознавая своего жеста. Она считала, что слишком долго и часто
просыпалась ночами и оставалась без сна до утра, чтобы поделиться
причиной этих мучений без борьбы. Настанет время, и она, безусловно,
все Алану расскажет, она даже удивлена, что так долго этого не делает,
но, видимо, время еще не настало. Конечно, нет... тем более, что руки
подсказывают - ближайшие несколько дней и ночей тебе будет не до чего
другого, кроме нас.
хочет справиться, как она поживает. Полли встала и пошла к телефону.
Аккуратно, двумя руками сняв трубку, она приготовилась сообщить ему
то, что, как предполагала, он хочет от нее услышать. Голос тети Эвви
пытался вмешаться, убедить, что ведет она себя глупо, неразумно,
по-детски, и что такое поведение даже чревато опасностью. Но Полли
заставила этот голос замолчать, резко и даже грубо.
Как ты? Хорошо.
зеркало, то увидела бы женщину, которая готова закричать... но она не
смотрела.
лицу. - Давай. Давай.
чтобы освободить место, и почти весь день потратил на игру. Начал он с
номера газеты Блюграсс Хистори: Сорок лет Дерби в Кентукки. Он
проиграл десятков заездов, давая оловянным лошадкам имена так, как его
учил мистер Гонт. И оловянные лошадки, названные именами победителей,
указанных в газете, приходили первыми. Из раза в раз. Это было
поразительно, настолько поразительно, что только в четыре часа он
обнаружил, что весь день с утра провел за игрой, а предстояло еще
опробовать десяток новых имен. участвовавших в сегодняшних бегах в
Люистоне.
ипподроме, слева от Выигрышного Билета лежал свежий номер Дейли Сан.
Справа лежал листок, вырванный из записной книжки Китона. На листке
его широким размашистым почерком были уже записаны:
нынешнего дня. Лошадки скрежетали и тряслись в своих пазах. Одна из
них, бежавшая по шестой дорожке, перегнала всех остальных и пришла
первой.
лошадей. Лицо его сияло, как лик святого на иконе. "Малабар!" -
прошептал он и потряс кулаками. Карандаш вонзился в газетную строку,
словно швейная игла. "Малабар! Тридцать к одному! Как минимум!
Малабар, Бог тебя храни!"
Выигрышный Билет был убран со стола, сложен в коробку и надежно заперт
в шкафу, а сам Дэнфорт Китон мчался в своем "кадиллаке" по дороге в
Люистон.
и быстро застегнулась на все пуговицы. На лице ее застыло выражение
угрюмой решимости. Она стояла в кухне. Налетчик сидел рядом и смотрел
ей прямо в глаза, как будто допытываясь. намерена ли хозяйка, в конце
концов, покончить со всей этой историей.
одобрительно застучал хвостом по полу - так, мол, я и думал.
- и собираюсь ей немедленно отнести. Абажур заперт в шкафу, заперт
надежно, и я больше не стану возвращаться, чтобы проверить, поскольку
теперь знаю это точно. Ненормальная полька не заставит меня сидеть
взаперти в собственном доме. Если я встречу ее на улице - покажу, где
раки зимуют, как и обещала".
два дня, как она косу не показывает из дому, и если откладывать
дальше, станет все труднее и груднее решиться. Чем дольше она будет
сидеть дома с опущенными шторами, тем затруднительное будет их
поднять. В голове у нес копошился беспорядочный ворох мыслей.
для Полли лазанью такую, как любила сама - с большим количеством
шпината и грибов. Правда, грибы были консервированные, поскольку Нетти
вчера не отважилась выйти на рынок, но все же она надеялась, что блюдо
от этого хуже не станет. Теперь лазанья стояла на столе в сковородке,
покрытая крышкой из фольги.
"Будь хорошим мальчиком, Налетчик, я вернусь через час. Если только
Полли не предложит выпить с ней чашку кофе. Тогда могу немного
задержаться. Но все будет в порядке. Мне не о чем беспокоиться. Я не
дотрагивалась до простыней этой ненормальной, польки, и если она
начнет ко мне приставать - получит отпор".
была безлюдна, как может быть безлюдна улица маленького
провинциального города в воскресное утро. Издалека доносился звон
колокола, призывавшего прихожан баптистской церкви Преподобного Роуза
к воскресной службе. Тем же самым занимался колокол прихода Отца