знаниях о нем и его истории, он продолжает жить в знаках и
формулах науки, в тайнописи Игры стеклянных бус, а потому в
любое время может быть восстановлен. Неожиданно я понял, что в
языке нашей Игры (во всяком случае, по идее) каждый знак
поистине всеобъемлющ, каждый символ и каждая комбинация
символов ведет не куда-нибудь, не к отдельно взятому примеру,
эксперименту или доказательству, но к центру, к тайне тайн
мира, к основе всех знаний. В озарении той минуты мне
открылось, что каждая модуляция из мажора в минор в сонате,
каждое превращение мифа или культа, каждая классическая
формулировка или высказывание художника -- при истинном
медитативном рассмотрении -- суть не что иное, как
непосредственный путь к тайнам мира, где между вдохом и
выдохом, между небом и землей, между Инь и Ян{2_3_08} вечно
свершается святое. Хотя я уже тогда как слушатель присутствовал
на нескольких хорошо проведенных играх и при этом пережил
несколько возвышенных минут и сделал не одно счастливое
открытие, я все же до той поры был склонен к сомнениям в
истинной ценности и значимости нашей Игры. В конце концов
каждая удачно решенная математическая задача может доставить
духовное наслаждение, всякая хорошая музыкальная пьеса, когда
ее слушаешь, и еще больше, когда ее играешь, способна возвысить
душу, приобщить к великому, а каждая проникновенная медитация
успокоит твое сердце, настроит его в унисон со вселенной.
Именно поэтому, нашептывал мне червь сомнения, Игра -- только
формальное искусство, сноровка ума, уменье остроумно
комбинировать, а потому не лучше ли бросить играть в нее и
заняться чистой математикой или хорошей музыкой? Но именно
тогда, впервые для меня, прозвучал внутренний голос самой Игры,
меня до мозга костей пронизал ее сокровенный смысл, и с того
часа я уверовал: царственная наша Игра -- поистине lingua
sacra, священный и божественный язык. Тебе нетрудно вспомнить
это мгновение, ведь ты тогда сам заметил, как я внутренне
преобразился: я услышал зов. Сравнить его я могу только с тем
незабываемым призывом, который преобразил и возвысил душу мою и
жизнь, когда я еще мальчиком встретился с Magister musicae и он
призвал меня в Касталию. Ты все заметил, и я это почувствовал,
хотя ты и не проронил ни слова; мы и ныне не будем больше
говорить об этом. Ну, так вот, у меня есть к тебе просьба, и
чтобы пояснить ее, я должен тебе рассказать кое-что, чего никто
еще не знает и не должен узнать и впредь. Мои нынешние занятия
-- не прихоть, они не продиктованы случайным настроением, в
основе их -- строго продуманный план. Ты, должно быть, хотя бы
в общих чертах, еще помнишь ту учебную партию, которую мы,
будучи на третьем курсе, построили под руководством учителя и
во время которой я услышал тот самый голос и пережил свое
призвание. Эту учебную партию (она начиналась с ритмического
анализа темы для фуги, в середине ее еще помещалось изречение,
приписываемое Конфуцию ) я изучаю и теперь, то есть
прорабатываю каждую фразу и перевожу ее с языка Игры на
первоначальный язык -- математический, орнаментальный,
китайский, греческий и т.д. Я хочу, хоть один раз в жизни,
по-настоящему проследить и сам достроить все содержание одной
партии. Первую часть я уже одолел, мне понадобилось на это два
года; вероятно, придется потратить еще несколько лет. Но раз
уже в Касталии нам дана свобода занятий, я решил
воспользоваться ею именно таким образом. Все возражения мне
известны. Большинство наших учителей заявило бы: понадобилось
несколько столетий для изобретения и усовершенствования Игры
как некоего универсального метода и универсального языка:
понадобилось несколько столетий, чтобы выразить с помощью
знаков этого языка все духовные ценности и понятия. И вот
являешься ты и хочешь проверить, правильна ли это! Тебе нужна
будет для этого вся жизнь, и ты раскаешься. Нет, неправда, для
этого не нужна вся жизнь, и я не раскаюсь. Теперь о моей
просьбе: ты ведь сейчас работаешь в Архиве Игры, а я, по вполне
основательным причинам, еще некоторое время хотел бы не
показываться в Вальдцеле. Потому прошу тебя ответить на
некоторые вопросы, то есть сообщить мне в несокращенном виде
официальные коды и знаки различных тем, хранящихся в Архиве. Я
рассчитываю на тебя, а также на то, что, когда я тебе
понадоблюсь, ты тоже будешь располагать мною".
выдержку из писем Кнехта, касающуюся Игры, на этот раз -- из
письма Магистру музыки, хотя оной написано на год или два
позднее вышеприведенного.
быть вполне хорошим, виртуозным мастером Игры, даже способным
Магистром, и не догадываться о подлинной тайне Игры, о
сокровенном ее смысле. Более того, человек, догадывающийся о
нем или познавший его, став виртуозом Игры или даже возглавив
ее, способен нанести ей куда больший вред, нежели тот, кто
ничего о ней не ведает. Ибо внутренняя, ээотерическая сторона
Игры, как и всякая эзотерика, направлена во всеединство, в
глубины, туда, где в:вечном вдохе и выдохе только вечное
дыхание повелевает самим собой. Того, кто до конца проник в
сокровенный смысл Игры, уже не назовешь собственно играющим,
ему чуждо множество, он не способен к радости изобретения,
составления и комбинирования, ибо он познал иные желания и
радости. Поскольку же я мню себя близким к самому смыслу Игры,
для меня и для других будет лучше, если я не сделаю Игру своей
профессией, а посвящу себя музыке".
письма, встревожило это признание, и он поспешил в своей
обычной дружеской манере предостеречь своего питомца: "Хорошо,
что ты не требуешь от своего руководителя Игры "эзотеричности"
в твоем понимании этого слова, ибо я надеюсь, что в твоих
словах не было иронии. Руководитель Игры или учитель,
обеспокоенный более всего тем, достаточно ли он приблизился к
"сокровенному смыслу", был бы плохим педагогом. Откровенно
признаюсь, на всем своем долгом веку я никогда не говорил своим
ученикам о "смысле" музыки; если таковой и существует, во мне
он не нуждается. И напротив, я всегда придавал большое значение
тому, чтобы мои ученики умели как следует отсчитывать восьмые и
шестнадцатые. Будешь ли ты учителем, ученым или музыкантом --
благоговей перед "смыслом", но не воображай, будто его можно
преподать. Одержимые желанием преподать "смысл", философы
истории некогда испортили половину мировой истории, положили
начало фельетонистической эпохе{1_1_0_04} и в немалой степени
повинны в потоках пролитой крови. Равным образом, если бы мне
предстояло познакомить учеников с Гомером или греческими
трагиками, я не пытался бы внушить им понимание поэзии как
формы божественного, а все свои усилия направил бы на раскрытие
им поэзии через достоверные знания ее языковых и метрических
средств. Дело учителя и ученого изучать эти средства, хранить
традиции и чистоту методов, а вовсе не возбуждать и ускорять
те, уже не могущие быть выраженными, переживания, которые
доступны только избранным или, что зачастую то же самое,
страдальцам и жертвам".
многие письма затерялись; во всяком случае, об Игре и
"эзотерическом" толковании ее нигде более не упоминается;
наибольшее число сохранившихся писем, а именно из переписки с
Ферромонте, почти без исключения посвящены музыкальным
проблемам и анализу музыкальных стилей.
студенческие годы Кнехта, мы обнаруживаем точное
воспроизведение и прослеживание схемы одной-единственной
партии, то есть -- весьма определенный замысел, а также желание
настоять на своем. Дабы усвоить содержание одной-единственной
партии, которую они когда-то учениками упражнения ради сочинили
за несколько дней и которую на языке Игры можно было прочитать
за четверть часа, он год за годом просиживал в аудиториях и
библиотеках, изучал Фробергера и Алессандро Скарлатти,
построение сонаты и фуги, математику и китайский язык,
проработал систему звуковых фигур и теорию Фойстеля о
соответствии шкалы цветов определенным музыкальным
тональностям. Мы задаемся вопросом, зачем он ступил на этот
трудный, своевольный и, главное, такой одинокий путь, ведь
конечная цель его (вне Касталии сказали бы: выбор профессии)
была, несомненно, Играв бисер. Если бы он, ни к чему себя не
обязывая, поступил вольнослушателем в один из институтов Vicus
lusorum -- вальдцельское Селение Игры, -- то изучать все
специальные предметы, связанные с Игрой, оказалось бы гораздо
легче. В любое время он мог бы тогда рассчитывать на поддержку,
на совет, и, кроме того, там он мог бы предаваться своим
занятиям в окружении товарищей и единомышленников, а не
мучиться в одиночку, частенько даже в добровольном изгнании.
Что ж, он шел своим путем. Как мы полагаем, он избегал
Вальдцеля не только ради того, чтобы вытравить из памяти -- как
Василенко Иван
Буджолд Лоис
Пехов Алексей
Андреев Николай
Контровский Владимир
Афанасьев Роман