Чтение 57–й страницы книги ~Бажов Павел. Сказки~

Старушонка засмеялась и давай подзадоривать парня:

- Хвастун ты, хвастун! Говорил бы спасибо своей бабке Лукерье, что ноги
унес, а он еще похваляется! Да не родился еще такой человек, чтоб из
здешнего колодца воду добыть.

- А вот поглядим, родился ли, не родился, - отвечает Илья.

Старушонка, знай, свое твердит:

- Пустомеля ты, пустомеля! Тебе ли воду добыть, коли подойти боишься.
Пустые твои слова! Разве других людей приведешь. Посмелее себя!

- Этого, - кричит Илья, - от меня не дождешься, чтоб я стал других людей
тебе подводить. Слыхал, поди-ка, какая ты вредная и чем людей обманываешь.

Старушонка одно заладила:

- Не придешь, не придешь! Где тебе! Такому-то! Тогда Илья и говорит:

- Ладно, нето. Как в воскресный день ветер хороший случится, так и жди в
гости.

- Ветер тебе на что? - спрашивает старушонка.

- Там видно будет, - отвечает Илья. - Ты только плевок-от с руки смой. Не
забудь, смотри!

- Тебе, - кричит старушонка, - не все равно, какой рукой тебя на дно
потяну? Хоть ты, вижу, и гораздый, а все едино мой будешь. На ветер да
бабкины перья не надейся! Не помогут!

Ну, поругались так-то. Пошел Илья дальше, сам дорогу примечает и про себя
думает:

"Вот она какая, бабка Синюшка. Ровно еле живая, а глаза девичьи,
погибельные, и голос, как у молоденькой, - так и звенит. Поглядел бы, как
она красной девкой оборачивается".

Про Синюшку Илья много слыхал. На прииске не раз об этом говаривали. Вот,
дескать, по глухим болотным местам, а то и по старым шахтам набегали люди
на Синюшку. Где она сидит, тут и богатство положено. Сживи Синюшку с места
- и откроется полный колодец золота да дорогих каменьев. Тогда и греби,
сколь рука взяла. Многие будто ходили искать, да либо ни с чем воротились,
либо с концом загинули.

К вечеру выбрался Илюха на прииск. Смотритель приисковский напустился,
конечно, на Илюху:

- Что долго?

Илья объяснил - так и так, бабку Лукерью хоронил. Смотрителю маленько
стыдно стало, а все нашел придирку:

- Что это у тебя за перья на шапке? С какой радости нацепил?

- Это, - отвечает Илья, - бабкино наследство. Для памяти его тут пристроил.

Смотритель да и другие, кто близко случился, давай смеяться над таким
наследством, а Илья говорит:

- Да, может, я эти перья на весь господский прииск не променяю. Потому - не
простые они, а наговоренные. Белое вот - на веселый день, черное - на
спокойную ночь, а рыженькое - на красное солнышко.

Шутит, конечно. Только тут парень был - Кузька Двоерылко. Он Илюхе-то
ровесником приходился, в одном месяце именинниками были, а по всем статьям
на Илюху не походил. Он, этот Двоерылко, вовсе со справного двора.
По-доброму, такому парню и мимо прииска ходить не надо - полегче бы работа
дома нашлась. Ну, Кузька давно около золота околачивался, свое смышлял, -
не попадет ли штучка хорошая, а унести ее сумею. И верно, насчет того,
чтобы чужое в свой карман прибрать, Двоерылко мастак был. Чуть кто
недоглядел, - Двоерылко уже унес, и найти не могут. Однем словом, ворина.
По этому ремеслу у него и заметка была. Его, вишь, один старатель лопаткой
черканул.

Скользом пришлось, а все же зарубка на память осталась - нос да губы
пополам развалило. По этой приметке Кузьку и величали Двоерылком.

Этот Кузька крепко завидовал Илюхе. Тот, видишь, парень ядреный да
могутный, крутой да веселый, - работа у него и шла податно. Кончил работу -
поел да песню запел, а то и в пляс пошел. На артелке ведь и это бывает.
Против такого парня где же равняться Двоерылому, коли у него ни силы, ни
охоты, да и на уме вовсе другое. Только Кузька по-своему об этом понимал:

"Не иначе, знает Илюшка какую-то словинку, - то он и удачливый, и по работе
ему устатка нет".

Как про перышки то Илья сказал, Кузька и смекнул про себя: "Вот она -
Илюшкина словинка".

Ну, известно, в ту же ночь и украл эти перышки.

На другой день хватился Илья - где перышки? Думает, обронил. Давай искать
по прииску-то. Над Ильей подсмеиваться стали:

- Ты в уме ли, парень! Сколько ног тут топчется, а ты какие-то махонькие
перышки ищешь! В пыль, поди, их стоптали. Да и на что они тебе?

- Как, - отвечает, - на что, коли это бабкина памятка?

- Памятку, - говорят, - надо в крепком месте либо в голове держать, а не на
шапке таскать.

Илья и думает - правду говорят, - и перестал те перышки искать. Того ему и
на мысли не пало, что они худыми руками взяты.

У Кузьки своя забота - за Илюхой доглядывать, как у него теперь дело
пойдет, без бабкиных перышек. Вот и узрил, что Илья ковш старательский взял
да к лесу пошел. Двоерылко за Ильей - думает, не смывку ли где наладил. Ну,
никакой смывки не оказалось, а стал Илья тот ковш на жердинку насаживать.
Сажени четыре жердинка. Вовсе для смывки несподручно. К чему бы это? Еще
пуще Кузька насторожился.

Дело-то к осени пошло, крепко подувать стало. В субботу, как рабочих с
прииска домой отпускали, Илья тоже домой запросился. Смотритель сперва
покочевряжился - ты, дескать, недавно ходил, да и незачем тебе - семейства
нет, а хозяйство свое - перышки-то - на прииске потерял. Ну, отпустил. А
Кузька разве такой случай пропустит? Он спозаранку к тому месту пробрался,
где ковш на жердинке припрятан был. Долго Кузьке ждать-то пришлось, да ведь
воровская сноровка известна. Не нами сказано - вор собаку переждет, не то
что хозяина. На утре подошел Илья, достал ковш да и говорит:

- Эх, перышек-то нету! А ветер добрый. С утра так свистит, - к полдню вовсе
разгуляется.

Впрямь, ветер такой, что в лесу стон стоит. Пошел Илья по своим приметкам,
а Двоерылко за ним крадется да радуется :

"Вот они, перышки-то! К богатству, знать-то, дорожку кажут!"

Долгонько пришлось Илье по приметам-то пробираться, а ветер все тише да
тише. Как на ложок выйти, так и вовсе тихо стало, - ни одна веточка не
пошевельнется. Глядит Илья - старушонка у колодца стоит, дожидается и
звонко так кричит:

- Вояка пришел! Бабкины перья потерял и на ветре прогадал. Что теперь
делать-то станешь? Беги-ко домой да ветра жди! Может, и дождешься!

Сама в сторонке стоит, к Илье рук не тянет, а над колодцем туман, как шапка
синяя, густым-густехонько. Илья разбежался да со взгорочка ковшом-то на
жердине прямо в ту синюю шапку и сунул да еще кричит:

- Ну-ко, ты, убогая, поберегись! Не зашибить бы ненароком.

Зачерпнул из колодца и чует - тяжело. Еле выволок. Старушонка смеется,
молодые зубы кажет.

- Погляжу я, погляжу, как ты ковш до себя дотянешь. Много ли моей водицы