исчезнуть. Никогда.
кажется удивительно красивой в свете раннего вечера, пронизанного веющим в
воздухе первым ясным золотом осени.
это слово! Очень много!
любовь и трагическая радуга красоты. Там, где, как мы думаем, ничего уже не
останется.
останавливается.
полный голубизны, пурпура, дали и золота.
и осторожно: - Мне кажется, потому-то люди и любят. Без этого они, пожалуй,
и не могли бы любить. Любовь - это желание передать дальше то, чего не
можешь удержать.
хотим спасти. Или наше сердце. Допустим - наше сердце. Или наша тоска. Наше
сердце.
Вдруг какой-то человек, видимо прятавшийся за деревом, отделяется от ограды,
быстро пробегает мимо нас, протискивается через толпу рабочих и
выскальзывает за ворота. Один из сторожей замечает его и неторопливо бежит
за ним; второй спокойно остается на своем месте и пропускает мимо себя
остальных пациентов. Потом запирает ворота. Видно, как внизу беглец спешит
вперед. Он бежит гораздо быстрее, чем преследующий его сторож.
сторожа.
бежит до ресторана "Форстхаус". Выпивает там несколько кружек пива. И мы
всегда его там ловим. Ни за что не побежит дальше или в другое место. Только
ради этих двух-трех кружек. И пьет всегда черное.
из виду на всякий случай. Мы даем Тимпе возможность вылакать пиво. Почему бы
и не дать? А когда он возвращается, то кроток, как овца.
только, что у человека это может быть единственной целью!
возвращаться. Все двери одинаковы. А за ними...
доходит до меня и вызывает картину: простая жизнь, без всяких проблем,
хорошая жена, хорошие ребята, честная профессия, честное отбывание срока
жизни и честная смерть; все тут разумеется само собой - трудовой день,
вечерний отдых и ночь без вопросов о том, что же кроется позади всего этого.
На миг меня охватывает острая тоска по такому существованию и даже зависть.
Но потом я вижу Изабеллу. Она стоит у ворот, держась руками за железные
прутья, приникнув головой, и смотрит вдаль. Долго стоит она, не меняя
позы. А уходящий свет все разгорается, густеют его малиновые и золотые
оттенки, исчезают синие тени лесов, деревья становятся черными, а небо над
нами - яблочно-зеленое и полно розовыми парусами облаков.
лиловыми.
Бодендик повертывается к молящимся, держа в руках дароносицу. Стоят на
коленях сестры в черных одеждах и кажутся какими-то смиренными холмиками;
головы опущены, они бьют себя в укрытую грудь, которой так и не разрешено
стать грудью женщины; горят свечи, и Бог здесь соприсутствует - в частице
святых даров, окруженной золотым сиянием. Встает какая-то больная, идет
через средний проход к скамье, где обычно сидят причастники, и там бросается
на пол. Большинство больных смотрят неподвижным взглядом на золотое чудо
дароносицы. Изабеллы нет. Она отказалась идти в церковь. А раньше ходила;
теперь с некоторых пор не желает. И мне об этом сказала, заявив, что больше
не хочет видеть окровавленного Бога.
руками. Я играю tantum ergo (1). Бледные лица больных сразу повер(1) Изо
всех сил (лат.). тываются к органу. Я выдвигаю регистры гамб и
скрипок. Сестры поют.
дарохранительницу. Огни свечей мерцают, отражаясь в его парчовом облачении,
на котором выткан большой крест; их свет вместе с дымом ладана как бы
взлетает к другому большому кресту, где, залитый кровью, вот уже почти два
тысячелетия висит Спаситель. Я механически продолжаю играть и думаю об
Изабелле и о том, что она говорила, а затем о дохристианских религиях,
описания которых вчера вечером читал. В Греции тогда жили веселые боги, они
кочевали с облака на облако, были жуликоваты, изменчивы и вероломны, так же
как и люди, подобием которых они являлись. В них нашли свое воплощение все
черты и крайности жизни, во всей полноте ее жестокости, безрассудства и
красоты. Изабелла права: бледный человек с бородой и окровавленным телом
там, на кресте, не таков. Две тысячи лет, думаю я, две тысячи лет прошло с
тех пор, а жизнь со всеми своими огнями, шумом пожаров, смертью и восторгами
кружится вихрем вокруг зданий, где стоят изображения умирающего с бледным
лицом, мрачные, кровавые, окруженные миллионами Бодендиков, - и, постепенно
разрастаясь, на страны земли легла свинцовая тень церкви, задушила радость
жизни, сделала из Эроса, веселого бога, тайный и греховный постельный эпизод
и ничего не прощала, невзирая на все проповеди о любви и прощении, ибо
истинное прощение в том и состоит, чтобы принять другого человека таким,
какой он есть, а не требовать искупления, повиновения и покорности до тех
пор, пока не будет произнесено: Ego te absolvo (1).
если при ней будет кто-нибудь.
труб и барабанов. Она принесла людям много горя.
барабан наделает много шума и принесет немало горя, может быть, я из-за него
не расслышу сладостного безыменного зова жизни, который слышат только те,
кто не противопоставляет ей пышно самоутверждающегося "я", те, кто не
требует объяснений, словно они обладают властью заимодавцев, а не
промелькнувшие странники, не оставившие и следа.
мою руку пониже груди.
вокруг небольшого фонтана, который плещет и плещет в вечернем сумраке,
словно о нем позабыли. Изабелла погружает руки в бассейн и подбрасывает
воду.
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Корнев Павел
Шилова Юлия
Маккэфри Энн