- Напротив, Адольф. Здесь поневоле почувствуешь себя изгнанником Валгаллы. А это
- весьма комфортное чувство, - сочно, с легким берлинским акцентом проговорил
Сталин.
- Изгнанником? Не обитателем, а всего лишь изгнанником? - засмеялся Гитлер. - Ты
оценила, Ева, эту большевистскую иронию?
- Вполне, милый. Здесь я ощущаю себя кем угодно, только не небожительницей...
Nadine, дорогая, - Ева прикоснулась своей щекой к щеке Надежды, - ты
обворожительна!
Обе пары были "на ты" со времени Потсдамской конференции, положившей начало
великой советско-германской дружбы и новому переделу мира.
- Мы не виделись почти два года, друг мой, - Гитлер взял Сталина под локоть. - И
это плохо.
- Очень плохо, - согласился Сталин. - Не только для нас, но и для наших народов.
- Бог мой! - воскликнул Гитлер, заметив Весту. - Это твоя дочь, несравненная
Веста? Разрази меня гром! Я видел ее еще ребенком!
- Я тоже, - улыбался Сталин.
- Весточка и сейчас ребенок, - сказала Надежда. Веста сделала книксен.
- Русская красота! Настоящая русская красота! - Гитлер поцеловал руку Весты. -
Невероятно! Будь у меня такая дочь, я забыл бы про политику. Василий! Яков! - он
потрепал их по плечам. - Бог не дал мне детей, но наградил способностью любить
детей моих друзей, как своих. Пока вы здесь, вы все мои дети, помните это!
- Мы тоже любим вас, господин рейхсканцлер, - ответил Яков.
- Шампанского! - выкрикнул Гитлер, и слуги засуетились, поднося бокалы на синих
подносах.
- За великого Сталина, моего лучшего друга и неизменного соратника в нашей
героической борьбе по освобождению Человека! - провозгласил Гитлер.
Все выпили.
Сталин взял новый бокал:
- За Новую Германию, разбуженную гением Адольфа Гитлера!
Все снова выпили.
К Сталину подошли Геринг с супругой и Лени Рифеншталь.
- Рад приветствовать вас, господин генеральный секретарь, - склонил худощавую,
редковолосую голову двухметровый, тонкий как жердь Геринг.
- Здравствуйте, Геринг, - пожал ему руку Сталин. - Когда наконец ваши доблестные
"Люфтваффе" осыпят дядю Сэма атомным поп-корном?
- Не спрашивай Германа об этом, - притворно-страдальчески вздохнул Гитлер. -
Сейчас его больше заботит гражданская овиация.
- Правда?
- Да, да. Он проектирует пассажирский лайнер для охотников. Какой уж тут атомный
поп-корн!
Все рассмеялись, а Геринг дважды тряхнул своей вытянутой головой.
- Лени! - Сталин протянул руки к Рифеншталь.
- Мой дорогой, мой любимый Иосиф Сталин! - Лени поцеловала его в обе щеки. -
Атлас, держащий русское небо! Повелитель моей любимой страны!
- Любимой - после Германии, надеюсь? - Сталин с удовольствием разглядывал ее
маленькое, смуглое лицо с азиатскими раскосыми глазами.
- Не надейся, Иосиф, - вздохнул Гитлер. - Лени теперь больна русской темой.
- Это до тех пор, пока она не сделает фильм о России! - усмехнулся Сталин.
- Я готова хоть сейчас! - воскликнула Рифеншталь. - Но где идея? Где импульс? Я
не могу снимать просто Россию! У меня так всегда, - она взяла Сталина под руку и
быстро заговорила: - Я снимаю то, что меня потрясает. В "Триумфе воли" это был
Гитлер, в "Олимпии" - спорт, в "Атомной эре" - ядерный гриб над Лондоном. Но в
России меня потрясает все! А мне нужен конкретный импульс.
- Он стоит перед тобой! - Гитлер указал бокалом на Сталина.
- Сталин запрещает снимать себя, тебе это известно, Адольф, - нервно тряхнула
прямыми черными волосами Лени.
- Это правда, - чокнулся с ней Сталин.
- Сделай фильм о внутренней свободе в России, - серьезно проговорил Гитлер. -
Это и будет первый документальный фильм о Сталине.
- Хватит о вождях, давайте о народе, - Сталин взял с подноса бокал, протянул
Лени. -В "Триумфе воли" вы потрясли трон великого Эйзенштейна. Ни в одном фильме
народные массы не источают такую сильную любовь.
- В "Броненосце Потемкине" они источают потрясающую ненависть! - сверкнула
глазами Лени.
- А от любви до ненависти - народу один шаг, - с идиотской улыбкой заметил
доктор Морелль - Поэтому оба фильма великие. Они как... два сапога какого-то
страшного Гулливера. Два сапога! А уж он-то в них так и шагает, так и шагает!
Айн-цвай! Айн-цвай!
- Я жду inspiration, Иосиф, - произнесла в бокал Лени, не обращая внимания на
Морелля.
Оркестр играл Моцарта.
Вдруг бокал с шампанским выскользнул из рук фюрера и громко разбился об пол.
Гитлер посмотрел в дальний конец зала, присел и хлопнул себя ладонями по
коленям:
- Блонди! Мальчик мой!
Огромный лимонно-белый дог кинулся через весь зал к своему хозяину. Две другие
собаки - французский бульдог Негус и мопс Штази флегматично дремали на бархатных
подушках.
- Я тебя еще не трогал сегодня, - Гитлер опустился на колено и сделал знак
оркестру.
Музыканты прекратили играть.
Подойдя к коленопреклоненному хозяину, дог лизнул его в бледную щеку. Гитлер
плавно поднял свои бессильно висящие вдоль тела руки.
Дог вздрогнул и оцепенел.
В зале наступила абсолютная тишина. Ладони Гитлера зависли над головой дога и
раскрылись длинными пальцами, как раскрываются диковинные тропические цветы.
До этого мгновения руки фюрера были руками обыкновенного человека, сейчас же они
преобразились и стали теми самыми Великими Руками Гитлера, от которых трепетал
весь мир.
Собака стояла словно чучело под сенью этих необыкновенных рук. Незримое
напряжение пошло от них, все присутствующие замерли.
- Я тебя еще не трогал сегодня, - снова произнес Гитлер.
Вокруг его рук возникло слабое зеленоватое свечение и синие искры задрожали на
кончиках пальцев. Пальцы сжались, разжались и окостенели в каноническом
положении "рук Гитлера", словно сжимая два невидимых шара. Концы пальцев сильнее
заискрили синим.
Сталин улыбнулся.
Это были руки Гитлера, руки его друга, разделившего с ним послевоенную
старушку-Европу. Руки, на силе которых держался Третий Рейх.
Собака стояла, не шелохнувшись. Ее желто-белая голова, освещенная сине-зелеными
всполохами, казалась отлитой из неземного стекла. Черные влажные глаза
остекленели.
- Мне надо учиться у тебя, мой друг, - произнес Гитлер бесцветным голосом,
прикрыв веки, - многому, многому учиться.
Руки его переливались сине-зеленым огнем.
Искры впервые вспыхнули на этих юношеских, грязных, исцарапанных руках в 1914
году в окопах под Верденом после прямого попадания французского снаряда в
блиндаж, где сидело поредевшее отделение ефрейтора Гитлера вместе со своим юным
командиром. После страшного грохота и ослепительной вспышки Адольф очнулся в
центре большой земляной воронки, по краям которой громоздились изуродованные
бревна и тела солдат. Руками Адольф страшно сжимал свою голову. Тогда
собственные руки показались ему корнями двух исполинских дубов, кронами уходящих
в небесную твердь. Могучие корни их впились в полушарии мозга Адольфа с
божественной беспощадностью, словно дефлорировав его сознание. Зажмурившись, он
закричал от ужаса.
А когда открыл глаза, мир был уже другим. В нем не было страшно. Он стал родным,
как тело Адольфа, и понятием, словно таблица умножения. Адольф отпустил голову и
посмотрел на руки. В них была такая мощь, что он заплакал от восторга...
А через несколько стремительно промелькнувших лет Адольф Гитлер стоял на столе в
переполненной мюнхенской пивной "Хофбройхауз", готовясь впервые в жизни
применить свою чудесную силу.
Большой прокуренный зал был переполнен и нестерпимо вонял пивом, вкус которого
Адольф не переносил с детства.
Перед Гитлером выступал коммунист Эрнст Тельман - бодрый, чернобородый,
раскрасневшийся толстяк, более часа сотрясавший аляповатые люстры "Хофбройхауза"
своим рокочущим басом. Он говорил блестяще, доведя публику до исступления,
выкрикнул:
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", сунул в рот два пухлых коротких пальца и
грозно переливчато засвистел, вызвав шквал овации. Мюнхенцы подхватили его на
руки и стали бережно передавать по залу, словно копченый окорок священной
свиньи.
Друзья Гитлера - одноногий Рудольф Гесс и маленький черноволосый Альфред
Розенберг подтолкнули Адольфа к столу, но он инстинктивно попятился.
- Адольф, ты должен! - закричал ему в ухо Розенберг.
- Сейчас или никогда! - хрипел Гесс. Они помогли Гитлеру вскарабкаться на стол.
Он выпрямился и огляделся.
На нем был сине-зеленый мундир с белой свастикой на рукаве.
Кругом сидели и толпились эти жирные, потные баварцы в кожаных штанах, столь
ненавистные ему, венскому аристократу. От них так несло мочой и пивом, что у
Адольфа помутнело в глазах. Он понял, что его сейчас обильно вырвет на этот
залитый пивом дубовый стол.
- Ну, а ты что нам скажешь, синий глист? - выкрикнул усатый бюргер в шляпе с
кисточкой, и зал засмеялся. Подавив приступ тошноты, Гитлер сглотнул и произнес
хриплым слабым голосом:
- Добрый вечер, соотечественники. Дружный хохот сотряс пивную.
- Вот образ настоящего наци! - пророкотал из своего "красного" угла Тельман, и
люстры снова закачались от хохота.
- Наци - свиньи! Наци - свиньи! - стал скандировать краснощекий Тельман, стуча
по столу ополовиненной кружкой.