середину двора, дожидаясь, когда они отойдут от коровы. Но тут жена Кязыма
принесла на лопатке горячую золу из очага и тщательно присыпала те места,
куда пролилось молоко, кровь и гной.
Если приглядеться, можно было понять, что она не так охотно щиплет траву,
как обычная корова, но все-таки это был явный признак, что она
выздоравливает.
дожидаясь, когда он ткнется ей в вымя, бодро отошла от него на несколько
шагов и снова стала щипать траву. Теленок постоял, словно все еще силясь
понять, что случилось с матерью, а потом стал вяло пощипывать траву.
делам, не относящимся к дому и хозяйству, всегда пыталась отлучить его от
этих дел, и хотя за все эти годы ей ни разу не удалось это, она так и не
смирилась и не оставляла своих упорных, хотя и обреченных попыток.
потом вышел на кухонную веранду и принес оттуда охапку дров и сухих веток.
Сгреб угольки и, дуя на них и накладывая сверху пучок наломанных веток,
выдул огонь и, когда он как следует занялся, подложил дров.
табака. Выдернув из нее охапку листьев и вернувшись на кухню, он сел верхом
на скамью. Беря из вороха табачных листьев по одному листу, он клал его на
скамью, разглаживал своей большой ладонью, а затем придавливал
растопыренными пальцами, другой же рукой, взявшись за черенок, осторожно,
чтобы не повредить лист, отпарывал его вместе со всеми прожилками,
вылезающими сквозь его растопыренные пальцы. Отпарывая черенки, он аккуратно
складывал листья, как складывают деньги, и, может быть, получал от этого не
меньше удовольствия, чем торговец, приводящий в порядок шальную выручку, или
удачливый игрок. Потом он перегнул всю пачку, что тоже нередко проделывают
владельцы денег, и не только шальных, и, вынув свой нож, с хрустом перерезал
ее, что полностью исключает всякое, даже отдаленное сходство с действиями
владельцев денег.
состругивать табак. Нарезав его до последнего маленького комочка, который он
вместе с черенками отшвырнул в огонь, он разрыхлил и распушил руками
кучерявящиеся стружки табака и, вынув из кармана свою большую кожаную
табакерку, плотно набил ее.
удовольствие. Он вынул клочок газетной бумаги, оторвал от нее на цигарку,
промял в пальцах, насыпал табаку, свернул, прикурил от огня и с
удовольствием затянулся.
котел, -- пусть спят до завтрака.
осуждая его поездку.
фигуре, пересекающей двор. Он ей ничего не ответил.
для доставки боеприпасов на перевал, вдруг сама вернулась домой, до смерти
замученная, со стертой спиной, а главное, он был в этом абсолютно уверен, со
сломленным духом, с навсегда испорченными скаковыми качествами, он дал себе
слово никогда не заводить лошадей. Ни один человек в мире не знал, как он
пережил тогда порчу любимой лошади, и он дал себе слово больше никогда в
жизни не заводить лошадей. Куклу он продал, чтобы вид ее не терзал душу.
чем догадывался, предложил ему эту лошадь.
-- купишь...
старался к этой лошади относиться как к обычной домашней скотине, и как
будто это ему удавалось, но что-то во всем этом было не то. Лошадь была
хорошая, и ему, прирожденному лошаднику, надо было породниться с ней, но
память о той боли вызывала боязнь ее повторенья, и он удерживал себя. И это
в глубине души его порождало ощущение вины перед лошадью, и он был уверен,
что сама лошадь чувствует его несправедливое равнодушие к ней, его
холодность. Разумеется, ни одному бы человеку в мире он не признался в этом.
Он был прирожденный лошадник и до войны неоднократно брал призы на скачках,
но с этим, он считал, навсегда покончено.
приведя во двор, привязал к кухонной веранде.
сказал он жене, войдя в кухню, -- говори людям, что нам нужно у кого-нибудь
занять пятьдесят тысяч рублей.
сестры и будучи необычайно вспыльчивым парнем, запустил в него топором, и
тот умер от кровотечения. Дело удалось замять, потому что властям никто не
жаловался, однако на семейном совете Нури был навсегда изгнан из семейного
клана и Чегема.
близких не вернулось домой и сам Нури был тяжело ранен, отношение к нему
смягчилось. Он стал изредка приезжать в Чегем из города, где он жил, и
только сестра, беззаветно любившая своего мужа, не прощала его, не виделась
с ним и не разговаривала.
обернувшись к нему, так и застыла с мамалыжной лопаточкой в руке.
ткнул ее в жар очага.
найдутся такие деньги! -- воскликнула жена.
своей мамалыгой.
и он в который раз подивился ее упорству. Восемнадцать лет она неизменно
спрашивала у него, что он надумал, и за это время он ни разу не признался ей
в том, что он надумал, и все равно она каждый раз, когда он что-нибудь
затевал, пыталась вытянуть из него его помыслы. Но он никогда ей не
открывался в своих помыслах и тем более сейчас не мог открыться, потому что
она своим куцым бабьим умом могла все испортить.
будет, узнаешь!
мешала мамалыжную заварку своей лопаточкой.
сыпать муку в мамалыжный котел.
котла он понимал, что она сдерживает раздражение.
пошла на родник за водой.
дочке Зиночке, потиравшей свое сонное, хорошенькое личико.
густой замес мамалыги.
порог кухонной двери. Увидев лошадь, привязанную к перилам кухонной веранды,
он понял, что отец куда-то едет, и решил немедленно извлечь пользу из этого
факта. Кязым молча глянул на малыша.
ручья, -- сказал он старшему сыну, севшему на кушетке, -- там выпасы
хорошие.
его заставляют пасти коз. Это было то странное и новое, что медленно, но
неостановимо входило в Чегем. Почему-то все стыдились пастушить, чего
никогда не стыдились их отцы и деды.
кормить собаку, молча дожидавшуюся своего часа у порога кухонной веранды.
Небольшими ломтями он бросал ей мамалыгу, чтобы она не подавилась от
жадности. Лоснясь на солнце черной шерстью, она, благодарно помахивая
хвостом, клацая зубами, ловила добычу и почти мгновенно ее проглатывала.
попыталась приторочить его к седлу. Но он взял у нее мешочек и сунул его в
карман. Он знал, что в доме еще достаточно соли, но жена этой просьбой как
Контровский Владимир
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Ибсен Генрик