мые возвышенные приключения. Но все это робко и все же предательски явно
притаилось за лицемерно опущенными ставнями, все скрыто от взоров, и эта
кажущаяся замкнутость волнует двойным соблазном тайны и доступности.
Улицы эти - одни и те же и в Гамбурге, и в Коломбо, и в Гаванне, они по-
хожи друг на друга, как схожи между собой роскошные проспекты больших
городов, потому что верхи и низы жизни повсюду имеют то же внешнее обли-
чие. Последние причудливые остатки хаотически чувственного мира, где
инстинкты еще действуют грубо и необуздано, темные дебри страстей, киша-
щие похотливым зверьем, - таковы эти отверженные улицы, волнующие тем,
что в них мерещится, и прельщающие тем, что в них скрыто. О них можно
грезить.
пошел я следом за двумя кирасирами, чьи сабли бряцали по неровной мосто-
вой. Из одного кабачка их окликнули какие-то женщины; они рассмеялись и
ответили грубыми шутками, один из них постучал в окно, потом где-то раз-
далась брань, они пошли дальше; смех звучал все глуше и, наконец, замер
совсем. Опять улица стала безмолвной, несколько окон тускло поблескивали
в неярком свете луны. Я стоял и глубоко вдыхал эту тишину, казавшуюся
мне поразительной, ибо за ней мне чудилось что-то тайное, нечистое и
опасное. Явственно ощущал я, что эта тишина - обман и что в мглистом ча-
ду этой улицы тлеет нечто от гнили нашего мира. Но я стоял не двигаясь и
прислушивался к пустоте. Я уже не чувствовал ни города, ни улицы, ни
названия ее, ни своего имени; я сознавал только, что я здесь чужой, что
я растворился в неведомом, что нет у меня ни цели, ни дела, ни связи в
этой темной жизнью, и все же я ощущаю ее с такой же полнотой, как кровь
в своих жилах. Только одно чувство владело мной: ничто здесь не происхо-
дит ради меня, и тем не менее все принадлежит мне, - то блаженное
чувство глубочайшего и подлиннейшего переживания, которое достигается
внутренним неучастием и которым, как живой водой, питается мое существо
при каждом соприкосновении с неведомым. И вдруг, в то время как я, прис-
лушиваясь, стоял среди пустынной улицы, как бы в ожидании чего-то, что
должно произойти, чего-то, что выведет меня из этой лунатической насто-
роженности в пустоте, до моего слуха донеслась немецкая песня, она зву-
чала приглушенно, не то из-за стены, не то откуда-то очень издалека;
женский голос пел бесхитростную мелодию из "Вольного стрелка": "Дивный,
девственный венок", пел очень плохо, но все же то была немецкая мелодия
- здесь, в чужом закоулке мира, и потому как-то особенно родная. Песня
доносилась неведомо откуда, но для меня она звучала приветом, первым
после долгой разлуки приветом родины. Кто говорит здесь на моем языке,
спрашивал я себя, в этом глухом закоулке, из чьей груди ожившее воспоми-
нание исторгло этот простенький напев? Я пошел на голос вдоль темных,
точно дремлющих домов с закрытыми ставнями, за которыми предательски
мелькали огни, а иногда и манящая рука. Кое-где висели крикливые надпи-
си, яркие афиши, и притаившийся кабачок сулил виски, пиво, эль, но все
было заперто, неприступно и вместе с тем зазывало прохожих. Иногда вда-
леке раздавались шаги, но голос звучал непрерывно, все громче выводя
припев и все приближаясь; наконец, вот и нужный мне дом. Немного поколе-
бавшись, я подошел к внутренней двери, плотно занавешенной белыми штора-
ми. Но в этот миг что-то шевельнулось в потемках, какая-то фигура, кото-
рая притаилась там, прижавшись к стеклу, испуганно отскочила, и я увидел
лицо, залитое красным светом фонаря и все же бледное от ужаса; мужчина
растерянно посмотрел на меня, пробормотал что-то вроде извинения и исчез
в полумраке улицы. Странным он мне показался. Я посмотрел ему вслед. Ус-
кользавший силуэт его был еще смутно виден. Изнутри по-прежнему доноси-
лось пение все громче, все призывнее. Я отворил дверь и быстро вошел.
перед собой пустоту, враждебное молчание, как будто я что-то вдребезги
разбил. Лишь постепенно взгляд мой освоился с обстановкой почти пустой
комнаты. Она состояла из буфетной стойки и стола. Все это служило, не-
сомненно, только преддверием к Другим комнатам, назначение которых легко
было угадать по приспущенному свету ламп и приготовленным постелям, вид-
невшимся сквозь приоткрытые двери. Перед стойкой, облокотившись на нее,
стояла накрашенная женщина с утомленным лицом, за стойкой - хозяйка,
тучная, какаято грязновато-серая, и еще одна, довольно миловидная девуш-
ка. Мои слова приветствия упали камнем в пространство, и только после
паузы послышался вялый ответ. Мне стало не по себе от этого принужденно-
го тоскливого молчания, и я охотно повернул бы обратно, но не находил
для этого предлога, а потому покорно уселся за стол. Женщина у стойки,
вспомнив о своих обязанностях, спросила, что мне подать, и по ее выгово-
ру я сразу угадал в ней немку. Я заказал пива. Она пошла и принесла пи-
во, и в ее походке еще яснее выражалось равнодушие, чем в тусклых гла-
зах, едва мерцавших изпод век, словно угасающие свечи. Совершенно маши-
нально, по обычаю подобных заведений, поставила она рядом с моим стака-
ном второй для себя. Взгляд ее, когда она чокнулась со мной, лениво
скользнул мимо меня: я мог без помехи рассмотреть ее. Лицо у нее было в
сущности еще красивое, с правильными чертами, но, словно от душевного
измождения, огрубело и застыло, как маска; все в нем было дрябло; веки -
припухшие, волосы - обвисшие; одутловатые щеки, в пятнах дешевых румян,
уже спускались широкими складками ко рту. Платье тоже было накинуто неб-
режно, голос - сиплый от табачного дыма и пива. Все говорило о том, что
передо мною человек смертельно усталый, продолжающий жить только по при-
вычке, ничего не чувствуя. Мне стало жутко, и, чтобы нарушить молчание,
я задал ей какой-то вопрос. Она ответила, не глядя на меня, равнодушно и
тупо, еле шевеля губами. Я чувствовал себя лишним. Хозяйка зевала, дру-
гая девушка сидела в углу, поглядывая на меня, как будто ждала, что я ее
позову. Я рад был бы уйти, но не мог сдвинуться с места и тупо, словно
захмелевший матрос, сидел в затхлой, душной комнате прикованный к стулу
любопытством, - было что-то пугающее и непонятное в царившем здесь рав-
нодушии.
ны. В ту же минуту лампа замигала: по сквозняку я понял, что за моей
спиной приоткрылась дверь. - Опять пришел? - насмешливо и злобно крикну-
ла она по-немецки. - Опять уже бродишь вокруг дома, ты, сквалыга? Ну, да
уж входи, я тебе ничего не сделаю.
слова, точно пламя вырвалось из нее, а потом к входной двери. И еще не
успела она открыться, как я узнал пошатывающуюся фигуру, узнал смиренный
взгляд того самого человека, что стоял в подъезде, словно прилипнув к
дверям. Он робко, как нищий, держал шляпу в руке и дрожал от резких
слов, от смеха, который сотрясал грузную фигуру женщины и на который хо-
зяйка за стойкой отозвалась торопливым шепотом.
крадучись, опасливо ступил шаг вперед. - Видишь, у меня гость.
хотя понять ничего не могли, но посетитель был им, по-видимому, знаком.
- со смехом крикнула она и опять обратилась к нему: - Если для тебя до-
рого, оставайся на улице, скряга несчастный. Хотелось бы тебе, небось,
бесплатно глазеть на меня, я знаю, все тебе хочется иметь бесплатно.
нулась, лицо отворачивалось, словно хотело спрятаться, и рука, которая
взялась за бутылку, так сильно дрожала, что вино пролилось на стол. Он
силился поднять на женщину глаза, но не мог оторвать их от пола, и они
бесцельно блуждали по кафельным плиткам. Теперь только, при свете лампы,
я разглядел это истощенное, бледное, помятое лицо, влажные, жидкие воло-
сы на костистом черепе, дряблые и точно надломленные запястья - убожест-
во, лишенное силы, но все же не чуждое какой-то злости. Искривлено,
сдвинуто было в нем все и придавлено, и взгляд, который он вдруг метнул
и тотчас же опять отвел в испуге, вспыхнул злым огоньком.
и взяла меня за локоть, точно хотела силой повернуть к себе. - У меня с
ним старые счеты, не со вчерашнего дня. - И опять крикнула ему, оскалив
зубы, точно для укуса: - Подслушивай, подслушивай старая ехидина! Хочешь
знать, что я говорю? Говорю, что скорее в море кинусь, чем к тебе пойду.
видно, это была для них обычная забава, повседневное развлечение. Но мне
стало жутко, когда я увидел, как Франсуаза подсела к нему и с напускной
нежностью начала приставать с любезностями, от которых он содрогался в
ужасе, не решаясь их отвергнуть; страх охватывал меня каждый раз, как
его блуждающий взгляд униженно и подобострастно останавливался на мне. И
ужас вселяла в меня женщина, сидевшая рядом со мной, очнувшаяся вдруг от
спячки и искрившаяся такой злобой, что у нее дрожали руки. Я бросил
деньги на стол и хотел уйти, но она их не взяла.
Выпей-ка еще стакан со мною. Иди сюда.
ранном, только чтобы помучить того. Она все косилась в его сторону, и
мне противно было видеть, как он вздрагивал, точно от прикосновения рас-
каленного железа. Не обращая на нее внимания, я следил только за ним и с
трепетом видел, как в нем росло что-то вроде ярости, гнева, желания и
зависти, и как он сразу весь съеживался, чуть только она поворачивала к
нему голову. Она все крепче прижималась ко мне, я чувствовал, как она
дрожит, наслаждаясь жестокой игрой, и меня жуть брала от ее накрашенно-
го, пахнувшего дешевой пудрой лица, от запаха ее дряблого тела. Чтобы
отодвинуться от нее, я достал сигару, и не успел я поискать глазами
спички, как она уже властно крикнула ему: - Дай закурить!
порывисто схватился за карман в поисках спичек; но, подхлестнутый ее
словами, как бичом, он уже подошел ко мне своею кривой, шаткой поступью
и быстро, словно боясь обжечься, если дотронется до стола, положил на
Каменистый Артем
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Шилова Юлия