Чтение 57–й страницы книги ~Школа двойников~

ту сторону. Гири не позволили двинуться с места, а боль опять чуть не
заставила кричать. Лизавета сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и
повторила попытку.

-- Я уложил его поудобнее, больше мы ничего не можем... -- сказал
усатый, наблюдая за ее усилиями.

-- Вас не спрашивают, Китченер!

-- Как? -- Он искренне удивился.

-- Китченер... Горацио Китченер, британский фельдмаршал, завоевал для
родины Судан, а до этого был героем англо-бурской войны...

-- При чем же тут я? -- еще больше удивился усатый.

-- Не морочьте мне голову. Лучше помогите встать. -- Лизавета твердо
решила добраться до Саши.

-- При условии, что объяснишь, при чем тут этот англичанин.

-- Вы в своем уме? -- Лизавета дотянулась до кончика длинного уса и
слегка дернула. -- Если не знаете, кто такой Китченер, то зачем отрастили
себе это? Или они сами по себе выросли?

-- А что такое? -- Незнакомец опасливо отодвинулся и погладил обвисший
под Лизаветиными пальцами ус.

-- Такое украшение носил именно Китченер. Я не верю, что вы отрастили
эти усы без всякой задней мысли. Они абсолютно специфичны. Скажем, у
Буденного или Руцкого тоже роскошные усы, но они совсем другие, и по форме,
и по содержанию.

-- Усы как усы, такие выросли.

Лизавета почти расхохоталась -- шпик со шрамом вдруг стал невероятно
похож на большого обиженного младенца. Все же мужчины ведут себя совершенно
по-детски, когда речь заходит о тщательно возделываемой растительности на
лице. Она смеялась бы долго и весело, но когда у тебя язык сухой и
царапучий, будто рашпиль, смеяться довольно трудно.

Неожиданно послышалось тихое шипение. Лизавета вздрогнула. Человек в
белом пальто замер на мгновение, напрягся, соображая, что происходит, но
сразу же расслабился.

-- Ваш спутник, кажется, приходит в себя!

-- Так помогите мне встать!

С помощью человека, совершенно самостоятельно и независимо отрастившего
усы, давно ставшие символом британского империализма, Лизавета доковыляла до
того угла, где лежал Саша Маневич. Подойдя ближе, она поняла, что испугавший
ее скрежет -- это не шипение, а смех.

-- Ты что? Обезумел?

-- Нет, старуха, это не я, это -- ты... -- Саша буквально давился
хохотом, захлебывался и не мог остановиться.

-- Ты даже говорить разучился, -- холодно произнесла Лизавета. -- И
похож черт знает на кого...

Даже во мгле было видно, как серьезно бандиты обработали Маневича.
Голова рассечена, волосы слиплись от крови, на лбу тоже темнеет засохшая
кровь. Левый глаз заплыл и толком не открывается, нос распух, губы разбиты.

-- Про тебя тоже не скажешь, будто ты перенеслась сюда из
косметического салона.

-- Я, по крайней мере, не хохочу, словно буйнопомешанная, распугивая
окружающих.

-- Ну, испугать здесь присутствующих -- задачка не из легких. А вот ты
ведешь себя куда более странно. -- Саша привстал, опираясь на локти. -- Сама
посуди, ободранная, исцарапанная, в темном подвале, рассказываешь филеру о
фельдмаршале Китченере!

-- Нет ничего плохого в том, что я веду себя уравновешенно в трудных
обстоятельствах.

-- Интересные вы ребята! -- вмешался в их беседу неизвестный. -- Мне
кто-то говорил, что только англосаксы умеют шутить непосредственно во время
опасности, а русские шутят только потом, когда бояться больше нечего.

-- Это придумали американские психологи, никогда не слышавшие ни одного
русского политического анекдота, -- немедленно отреагировала Лизавета,
которой надоело выслушивать поощрительные замечания усача.

-- Да, кажется, это была американская теория, -- согласился незнакомец.

-- Я вообще не знал, что ищейки интересуются чем-либо, кроме своей
грязной работы!

-- Вы меня назвали ищейкой? -- спокойно переспросил человек в пальто.

-- Именно! -- Саша старался говорить отчетливо и с достоинством.
Получалось на четыре с плюсом -- поработать на "отлично" мешали еле
двигающиеся губы. -- Именно вас! -- Последнюю фразу Саша бросил в лицо
Китченеру, как благородный кабальеро бросает перчатку в лицо подлецу и
негодяю.

Незнакомец подбирать перчатку не стал. Он порылся в карманах
просторного пальто и извлек блестящую плоскую фляжку.

-- Пить не хотите?

У Саши и Лизаветы непроизвольно дрогнули скулы, оба смертельно хотели
пить, хотя за пикировкой и позабыли об этом.

-- Спасибо, нет, -- проговорили они почти в унисон.

Человек в пальто не обратил внимания на горделивый отказ. Он галантно
протянул фляжку Лизавете, правда, умудрился не произнести пошловатое,
обиходное "lady first".

-- Что это? -- Она осторожно поднесла к губам фляжку.

-- Не отравлю, -- пообещал гуманист с усами.

Она сделала глоток и чуть не захлебнулась -- горло обжег коньяк.
Отличный, натуральный, ароматный, крепкий продукт, произведенный армянскими
винокурами. Фельдмаршал похлопал ее по спине.

-- Давай, давай, глотай, -- ласково посоветовал он.

-- Могли бы и предупредить...

-- Зачем? Так лучше утоляет жажду...

-- Коньяком? Жажду? -- слегка отдышавшись, удивилась Лизавета. --
Может, и водкой можно?

-- Можно, -- спокойно кивнул усатый. -- Чем угодно можно, если знаешь
как. Ты будешь?

Саша очень хотел отказаться. Глотнуть коньяку из фляги идейного врага и
проклятой ищейки равносильно моральной смерти. Особенно для романтика,
каковым был корреспондент Маневич. А реалист -- он был одновременно и
реалистом -- нашептывал: гораздо разумнее и практичнее утолить жажду, это же
не значит сдаться на милость идейного врага. Саша выдержал паузу и взял
фляжку. Потом -- еще одна драматическая пауза -- поднес ее к губам. Глотнув,
вернул хозяину.

-- Спасибо! -- Маневич бросил это слово так, словно был Мальчишем
Кибальчишем, отказывающимся открыть буржуинам великую тайну.

-- Вот и умник! -- Человек, следивший за ними минимум два дня,
становился навязчивым в своем стремлении оценивать и хвалить всех и вся. --
А теперь давайте поговорим.

Саша решил пропустить мимо ушей и очередную похвалу, и приглашение на
переговоры. Он вообще намеревался игнорировать филера. Лизавета тоже
промолчала, что совершенно не обескуражило человека в пальто. Он уселся
прямо на пол рядом с Сашей Маневичем, дотронулся до его руки и сказал:

-- Я сожалею, что не побеседовал с тобой раньше. Тогда мы не угодили бы
в эту переделку и даму не втянули бы.

-- Да что вы говорите? Значит, сожалеете? -- Саша отполз в сторону,
чтобы не сидеть в непосредственной близости от глубоко неприятного ему
человека. Усатый снова сделал вид, что ничего не заметил. Ни иронии, ни
сарказма.

-- Да, сожалею. Вы хорошие ребята, но совсем не приспособлены для
сложных игр. В этих играх должны участвовать профи. А вас втянули...

-- Втянули, значит. -- Саша вдруг заговорил тоненьким голоском,
подходящим скорее непорочной девице, отвечающей всесильному императору.

-- Я просто вынужден был оттягивать момент вашего выхода из игры... И
вот...

-- И вот такая незадача...

-- Да нет. Как раз задача, причем несложная. Но обстоятельства...

-- Которые, как известно, выше нас...

Лизавета, стоявшая чуть поодаль, с трудом подавила смешок. Уж слишком
театрально они себя вели. И усатый, разыгрывавший этакого благородного
простака, который "слуга царю, отец солдатам". И Саша, игравший ироничного
интеллектуала, умеющего высмеивать все и вся. При этом избранные каждым роли
совершенно не сочетались с внешностью того и другого. Уж если кто и походил
на сибаритствующего интеллектуала, то это человек в пальто, с его усами,
шрамом и вечно полуулыбающимся ртом. А Саша Маневич, коренастый, крепенький,
с открытым взглядом, с румяным и чистым, как яблочко, лицом, скорее походил
на наивного правдолюбца, а не на эстетствующего пересмешника.

-- Я опоздал объясниться...

-- А что вы собирались объяснять? -- Лизавета решила наконец вмешаться.

-- Вот! -- назидательно поднял палец незнакомец. -- С этого следовало
начинать, Лиза!

Как правило, от такого обращения Лизавета сразу становилась на дыбы. Ей
в целом нравилось выбранное родителями имя -- звучное, императорское... А
вот с традиционными уменьшительными и ласкательными обращениями всегда была
беда. За распространенным и общеупотребительным "Лиза" ей мерещились
всяческие подлизы, блюдолизы и прочие недостойные людишки, а посему против
таких попыток уменьшить ее и приласкать Лизавета категорически возражала.

-- Елизавета Алексеевна, если не возражаете. -- В ее голосе сразу
зазвучали елей и яд.

-- Так пышно? -- белозубо улыбнулся Фельдмаршал, в темноте его улыбка
просто-таки сверкала.

-- Да, будьте добры, -- величественно покачала головой Лизавета, затем
с видом вдовствующей королевы изрекла следующий вопрос: -- А вас как
называть?

Изрекла и внутренне поморщилась. Она тоже начала играть несвойственную
ей роль. Воздух, что ли, в этой темной комнате был такой?