- все пропахло бензином в этом протекающем, старомодном, ветхом
автомобиле.
она.
В один прекрасный день она добудет свои доказательства. Зачем откладывать?
хлопающий брезент не заглушал его слов. - Тебя ударят, а потом наденут...
Знаешь что?.. Наручники... Вот и будет слишком поздно... Да мы тогда и
вместе не будем, - лицемерно закончил он.
из старой машины нельзя было выжать больше сорока, но создавалось
впечатление, что скорость неимоверная; ветер бился в стекло и врывался
сквозь прореху в брезенте.
шестьдесят лет... успею раскаяться в этом. Пойду к священнику. Скажу:
"Отец мой, я дважды совершил убийство. И была еще девушка, она сама себя
убила". Даже если смерть настигнет тебя вдруг, например, если на обратном
пути врежешься в фонарный столб... все-таки еще будет время, "между
стременем и землей".
доходили до шоссе, проложенного под самой скалой, было темно, лишь
слышался глухой шум. Он не старался обмануть себя, с прошлого раза твердо
усвоив: когда времени остается мало, тут уже не до раскаяния. Впрочем,
какое это имеет значение... Он не создан для покоя, не может в него
поверить. Рай - это пустой звук. Ад... его еще можно себе представить. Ум
способен поверить только в то, что он может постичь, а он не мог постичь
того, чего никогда не испытывал; цементная спортивная площадка в школе,
потухший очаг дома, умирающий человек в зале ожидания на вокзале
Сент-Пэнкрас, кровать у Билли и кровать родителей - вот как формировалось
его сознание. В нем вдруг вспыхнуло дикое негодование - почему он лишен
того, что есть у других? Отчего ему не дано увидеть кусочек небесного рая,
даже если это всего только просвет в расщелине брайтонских стен?.. Когда
они подъезжали к Роттингдину, он повернулся и так внимательно посмотрел на
нее, как будто она и была этим небесным раем... но ум его не мог постичь
этого... Он увидел рот, жаждущий чувственной близости, округлые груди,
требующие ребенка. "Конечно, она добродетельна, - думал он, - но все-таки
недостаточно добродетельна, вот я и увлек ее в преисполню".
футуристическом стиле. Странные очертания частной лечебницы на меловых
холмах напоминали самолет, распростерший крылья.
свежесрезанный меловой откос, казалось колыхался, как свисающая простыня;
сверху, ослепляя их, неслись машины.
мысли опережали события, бог весть как далеко они зашли. Он ведь умный,
думала она, заранее предусмотрел все, чего она не может постичь: вечные
муки, адский огонь... Ее охватил ужас, мысль о боли приводила ее в трепет;
то, что они задумали, надвигалось вместе со шквальным дождем, бившим по
старому, потрескавшемуся ветровому стеклу. Эта дорога больше никуда не
вела. Говорят, что самый страшный грех - отчаяние, такому греху нет
прощения. Вдыхая запах бензина, она пыталась внушить себе, что ее охватило
отчаяние, тоже смертный грех, но так и не смогла - она не чувствовала
отчаяния. Он готов навлечь на себя проклятье, а она готова доказать всем
им, что они не могут проклясть его, не прокляв и ее тоже; что сделает он,
то сделает и она; она чувствовала, что способна стать соучастницей любого
убийства. Какой-то фонарь на мгновение осветил его лицо - хмурое,
задумчивое, но совсем еще ребяческое; в душе у нее зашевелилось чувство
ответственности за него - нет, она не отпустит его одного в этот мрак.
меловым холмам; кусты боярышника росли вокруг досок с надписью "Сдается
внаем"; улицы упирались во мрак, в лужу воды или в морскую траву. Все
напоминало последнюю попытку отчаявшихся путешественников покорить новую
местность. Но эта местность покорила их самих.
подходящее место.
аттракционов, по афише, сообщающей об игре в вист в карточном клубе на
будущей неделе и о танцевальном вечере на прошлой. Под дождем они добежали
до дверей отеля; в баре не было ни души... только белые мраморные
статуэтки, а на зеленом фризе над обшитыми панелями стенами - позолоченные
тюдоровские розы и лилии. На столиках с голубым верхом стояли сифоны, а на
окнах с витражами средневековые корабли неслись по холодным бурным волнам.
Кто-то отбил руки у одной из статуэток... а может быть, она так и была
сделана - что-то классическое, задрапированное в белое, символ победы или
поражения. Малыш позвонил в звонок, и из общего бара вышел мальчик его
возраста, чтобы принять заказ; они были странно похожи, но с каким-то
неуловимым отличием - узкие плечи, худые лица; оба ощетинились, как псы,
при виде друг друга.
отступил, а Пинки усмехнулся. - Принеси нам по двойной порции бренди, -
сказал он, - да побыстрее... Кто бы мог подумать, что я встречу тут
Пайкера? - тихо добавил он.
имеющее отношения к цели их приезда; она слышала, как ветер стучит в окна
верхнего этажа, там, где лестница делала поворот, еще одна надгробная
статуя поднимала вверх свои разбитые руки.
жару на переменах.
вместе с ним к Малышу вернулось все его мрачное детство. Роз почувствовала
острую ревность к двойнику - сегодня все, что связано с Пинки, должно
принадлежать только ей.
схватила его за горло, как будто отрава всего мира попала ему в желудок.
повеселиться.
искажали мелодию.
повернулся, чтобы поиздеваться над Пайкером, но тот уже ушел. - Выпей
бренди, - посоветовал он Роз.
ними были три столика, три сифона и мавританская, тюдоровская или бог ее
знает какая лампа. Обоим было страшно не по себе, нужно было начать
разговор, сказать что-то вроде "какой вечер" или "как холодно для этого
времени года".
звуками дождя, барабанившего в окна, обращенные к морю.
вдруг остановилась - она ведь совершила смертный грех; ей нельзя молиться.
Молитвы ее оставались здесь, внизу, среди сифонов и статуэток, у них тоже
не было крыльев. Испуганная, терпеливая, она ждала, стоя у камина.
добавил он.
правилам. Это договор. О таких вещах пишут в газетах.
скрипки замолкли, сквозь стук дождя прогудел сигнал проверки времени.
Голос за растением начал передавать сообщение о погоде: с континента
надвигается шторм, в Атлантическом океане упало давление, прогноз на
завтра... Она начала было слушать, но потом вспомнила, что завтрашняя
погода не имеет никакого значения.