Чтение 58–й страницы книги ~Сторож брату моему~

тогда ты поймешь, и все остальные тоже, что нельзя забираться туда, куда
не разрешено.

- Может, тогда и поймем, - согласился я. - Ты заберешь свои фигурки и
отправишься восвояси.

- А вы?

- А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы
собираемся здесь побыть - ну, допустим, еще два дня. Потом можешь
приходить и поднимать свой флаг: нас тут уже не будет. Ну, договорились?

- Вам нельзя здесь оставаться, - сказал он. - Это не разрешено, разве
непонятно?

- Ну, ладно, - сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не
пробиться. - В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда или придется
выгонять вас?

Тут он понял, что я говорю серьезно.

- Ты на самом деле не хочешь сдаваться?

- Не вижу повода.

- Но тогда... тогда вам будет куда хуже! Тогда вы, может, даже не
отделаетесь просто Горячими песками. Тогда... Ну, вам будет очень плохо.

- Тем, кто доживет, - сказал я.

Пока мы с ним перебрасывались этими необязательными словечками, я
думал: "А почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в
ней ценного? Почему не прекратить войну, не начиная? Зачем я лезу со
своими правилами в этот симпатичный, но обреченный монастырь?

А вот зачем, - ответил я сам себе. - Тут находится что-то такое, что
для них очень важно. Не для этих мужиков с самопалами, - им известно
только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить нас в том, что
игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться с запретной территории.
Нет, не для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно нащупали какую-то
болевую точку в их организме. И они, те, кто послал сюда дружину, ощущают
боль и хотят от нее избавиться.

Но боль бывает полезна. Что, если мы все же со здешними властями не
поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком случае (если мы
действительно хотим, чтобы здешние нелепые люди пережили свою планету) нам
придется вывозить их силой. И прежде всего - Уве-Йорген совершенно прав -
необходимо добиться согласия правительства. Нет, мы никак не должны убрать
свои пальцы оттуда, где, может быть, случайно прижали их артерию... Мы
останемся здесь".

- Слушай, - недовольно сказал парламентер. - Ты не видишь, что я жду?
Сколько я могу стоять так, как ты думаешь?

- Ладно, - сказал я. - Теперь обрати внимание на то, что я скажу,
запомни, как следует, и ничего не перепутай. Мы отсюда не уйдем. Сейчас,
во всяком случае, не уйдем. А ты отправляйся к своему командованию. И
скажи, что переговоры мы станем вести только с ними - на самом высоком
государственном уровне. Понял?

- Нет, - искренне сказал он. - Вам надо сдаваться, почему же ты еще
ставишь какие-то условия?

Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно.

- Тогда так, - сказал я. - Ты все-таки запомни то, что я говорю. Я
постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А
ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда.

Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным.
Однако у ответ он только улыбнулся.

- Что ты говоришь! - сказал он. - Оглянись: твои уже готовы сдаться!
Они-то знают, что вы проиграли!

Я внял совету и оглянулся.

И в самом деле, наша гвардия уже покинула свои укрытия, оставив
автоматы на песке. Молодцы и вправду решили, что надо сдаваться - по тем
правилам; какие у них были приняты; парни стояли кучкой, безоружные и
унылые. Уве-Йорген глядел на них свирепо, Георгий - презрительно, а
привыкший прощать Иеромонах, кажется, был даже рад тому, что молодые люди
не впадут во грех человекоубийства.

- Монах! - крикнул я. - Подбери оружие!

Он кивнул.

Я обождал, пока он собрал автоматы. И снова взглянул на стоявшего тут
же парламентера.

Он улыбнулся.

- Ну? - сказал он. - Ты убедился? Давай и ты оружие! И то пусть тоже
несут сюда.

- Просят не беспокоиться, - ответил я ему языком объявлений. Медленно
снял автомат с плеча и двинул ему прикладом под вздох.

Он не ждал этого, оглянулся, и упал, и стал корчиться на песке,
откусывая большие куски воздуха.

А я повернулся и неторопливо пошел к кораблю. Я уже знал: в спину они
стрелять не станут. И вообще я не был уверен, станут ли они стрелять.

Мои капитулянты стояли, оторопело глядя на меня.

- А ну, пошли отсюда, - сказал я сердито.

Они глядели, как побитые песики.

- Как же... - пробормотал один из них. - Они ведь выиграли...

- Повезло вам, мальчики и девочки, - сказал я невесело. - Вы не знаете,
что такое война, - и не надо вам знать этого. Бегите, куда глаза глядят, и
постарайтесь не попадаться войску.

- А вы? - нерешительно спросил один.

- А мы играем по другим правилам. Но они не для вас. Ну - шагом марш!

Они медленно пошли.

- Да не туда! - крикнул я им вдогонку. - Там вы тоже попадете к ним!
Шагайте в глубину леса и обходите стороной!

Теперь они задвигались побыстрее.

Я поглядел в сторону противника. Четыре стрельца тащили
нокаутированного мною парламентера в свой тыл. Остальные клацали фузеями,
снова изготавливая их к бою.

Мы с Монахом залегли так, чтобы ход, ведущий к кораблю, был позади нас:
я понимал, что, возможно, придется отступить туда и отсиживаться в этом
доте.

- Ну, отче, - сказал я.

Монах не услышал; он бормотал что-то, и мне показалось, что я расслышал
слова вроде "Одоления на супостаты..." Я даже не улыбнулся. Каждый
настраивается на игру по-своему. Мне вот достаточно подумать об Анне.

Я покосился на нее: она, конечно, не усидела в корабле и теперь лежала
рядом.

- Что вы будете делать? - спросила она с любопытством.

- Хотим доказать, что сдаваться нам еще рано.

- Но их ведь больше?

- Ничего, - сказал я. - Зато мы в тельняшках.

Я и не ожидал, что она поймет это.

Но она не поняла и многого другого.

- Они ведь с вами не согласятся...

- Ну, мы еще посмотрим, - сказал я, изготавливаясь, потому что
противник, оправившись от удивления, стал строиться для атаки. Они
строились очень красиво и убедительно, и собирались наступать тремя
плотными колоннами. "Мечта пулеметчика", - подумал я. Но это будет просто
мясорубка.

Я вскочил на ноги.

- Рассредоточьтесь, идиоты! - крикнул я им. - Цепью! Перебежками! Кто
же атакует колонной, когда у нас автома...

Но окончания они не услышали, потому что грянул залп и на меня
посыпалась хвоя. Тут же последовал второй - точно так же, над головами, -
и они, не вняв доброму совету, двинулись вперед, а в их тьму даже
засвистела какая-то пронзительная дудка.

Я вздохнул; мне было тяжело.

- Иди в корабль, ребенок, - сказал я Анне. - Это не для тебя.

- Нет, - сказала она. - Я хочу посмотреть.

- Если ты увидишь, ты меня больше никогда не...

- Что ж ты не стреляешь? - возбужденно подтолкнула она меня. - Они
стреляли уже два раза, а вы молчите. Надо и вам стрелять!

Я покосился на нее. Глаза ее горели, ей было весело.

"Вот так, - подумал я. - Мы, значит, спасаем это бедное, маленькое,
неразумное человечество. Своеобразным способом спасаем мы его! С нами
приходит страх! - вспомнил я "Маугли". - Вот он, страх, страх добротной
земной выделки - вот он, в моих руках. Вот прорезь, вот мушка. Длинными
очередями, с рассеиванием по фронту..."

Я целился не в макушку деревьев. Я целил в пояс, как и полагается на
войне. Но перед тем, как мягко, плавно нажать спуск, я все-таки поднял
ствол чуть ли не к самому небу, словно хотел обстрелять проклятую звезду,
из-за которой все и заварилось.

Нет, нельзя, нельзя стрелять в людей, которые смыслят в военном деле
столько же, сколько и малые дети, - а то и куда меньше, если говорить о
детях моего времени, - и к тому же совсем не собираются убивать, меня.

Мы играли на чужой площадке, и надо было - если мы хотели и впредь
считать себя порядочными людьми - играть по их правилам.

И я крикнул Монаху и всем остальным:

- Только не вздумайте стрелять по людям!

Они удивленно оглянулись; Уве-Йорген скривился, но Никодим улыбнулся.

- Нет, - сказал он. - Я их только переполошу.

Он прицелился в макушки деревьев и дал очередь.

Шишки так и посыпались на них. Но шишки не убивают.

Как только мы приняли их правила, стало ясно, что это будет игра в одни
ворота: их было слишком много, а мы играли все время одним составом, и
патронов у нас было не так уж много. К тому же, - я заранее знал, что так