тщанием. Во рту Эгина смердело плохо вычищенным хлевом, а живот, казалось,
орал:
событиям последнего месяца успел притерпеться.
Огляделся.
от него свежие новости и сравнить их с услышанным от аррума. Справиться о
судьбе Дотанагелы и Знахаря. Знахарь был бы сейчас Эгину очень кстати. Ему
надоело чувствовать себя калекой, когда вокруг зреют такие события. Да и
вообще, за годы службы в Своде он как-то разучился выздоравливать своими
силами. Но.... мысль о Знахаре натолкнула Эгина на воспоминание о Лагхе,
чье тело, кажется, действительно сгорало в лихорадке. Это и Альсим тоже
приметил. О если бы Знахарь попал в плен, разве Лагха бы мучался сейчас
хоть бы даже и пустяковой простудой?! А с другой стороны, если бы это была
пустячная простуда, разве Лагха бы позволил ей пристать к себе?
встречных матросов. Постучался в пару кают. Нет, никто не знает такого.
"Нужно было спросить у Альсима", - сообразил наконец Эгин и,, злой
привычной похмельной злобой, отправился на камбуз. Там он сделал шикарный
заказ и пошел будить Альсима, решив, что сразу после завтрака продолжит
поиски Иланафа.
остались всего лишь намерениями. И всему виной были четыре кувшина гортело
и три завтрака, плавно перешедшие в бесконечный ужин.
повидался", - заключил Эгин, подливая себе в чашку обжигающей мутноватой
жидкости и таким образом провожая еще один день, проведенный на борту
"Венца Небес", в прошлое.
Приехали!
виду Перевернутой Лилии. Самой загадочной жемчужины варанского государства
и ва-ранской истории.
кудрями, стоял на носу "Венца Небес" в окружении пар-арценца и трех
аррумов. Разговор даже не теплился. И в самом деле, к чему разговоры,
когда и так все ясно. Либо они сейчас обоснуются на Перевернутой Лилии и
оттуда будут вести переговоры с новым князем и новым гнорром в надежде
подороже продать свои шкуры, либо не обоснуются, и тогда все кончено.
посильной. Остров охранялся гарнизоном численностью приблизительно в
двести человек, засевшим в крепостце, возвышавшейся на утесе у входа в
единственную пригодную бухту.
показался бы детской забавой.
доставая", как невесть в каких песнях поется.
четыре "Голубых Лосося" входили в гавань, не таясь и не маневрируя в
надежде сбить с толку обслугу метательных машин в крепости. Входили как
свои, кай победители, на всех парусах. Входили как к себе домой, благо
капитаны Отдельного морского отряда "Голубой Лосось" знали лоцию
Перевернутой Лилии наизусть и могли пристать вслепую. И хотя Лагха
догадывался, что начальник гарнизона Саф получил приказ из Пиннарина без
предупреждения топить всех, кто входит в гавань, он был уверен, что
разрядить стрелометы в корабли "Голубого Лосося" у Сафа не хватит духу. Уж
очень хорошо Лагха знал этого самого Сафа.
засохшие потеки бурой крови пар-арценца Опоры Безгласых Тварей, облаченный
в свое бессменное боевое рубище с косматыми звездами, подошел к сходням.
медальона, висевшего у гнорра на серебряной цепи поверх белых одежд, в
свою очередь накинутых поверх косматых звезд, откликнулся утреннему солнцу
снопом искр, часть из которых просыпалась на пристань, а часть
растворилась в воздухе острова, оповещая всех и каждого о том, что гнорр
прибыл и шутить не намерен.
долго странствовал и наконец вернулся в свои земли с чужбины, дабы
водворять порядок и призывать к благоразумию. Двести пар глаз следили за
ним со стен крепостцы. Но из всех двухсот ему были важны одни. Глаза
коменданта.
шествием своего гнорра. Когда же начнут стрелять? Да и начнут ли вообще?
лестнице вверх, к воротам крепостцы.
Альсима (в обязанности которого входило отводить стрелы, если вдруг
кому-то взбредет в голову подстрелить гнорра), неожиданно понял одну из
главных причин такого странного замешательства, в котором пребывали
солдаты гарнизона. Большинство из них - быть может, сто девяносто девять
из двухсот - никогда раньше не видело гнорра, хозяина Свода Равновесия,
хотя и передавали из уст в уста рассказы о его темном могуществе, о его
влиянии, о его пристрастиях, ничего доподлинно не зная. Рассказы,
исполненные страха и трепета.
юношу высокого роста с черными кудрями по плечам, в грубых белых одеждах и
с изумрудно-зеленым солнцем на шее. Они, притихшие, словно школяры, в
ожидании порки, смотрят со стен на двадцатисемилетнего властителя их
судеб, имени которого никто из них, кроме Сафа, даже не знает.
взгляд их командир. Никаких точных предписаний от князя у него не было, а
старые инструкции Свода Равновесия требовали от Сафа уничтожать всех, кто
дерзнет высадиться на берегу Перевернутой Лилии без письменного разрешения
гнорра. Проблема была в том, что теперь гнорр явился собственной персоной,
но это был уже не тот гнорр.
давался ему нелегко, и хотя жар и одышка делали каждый его шаг мукой,
почти никто, кроме пар-арценца и еще одного человека, очень и очень хорошо
известного Эгину, не догадался, сколь много сил утекает сквозь пальцы и
кожу гнорра с каждой минутой.
остановился и поднял взгляд вверх.
меня есть для тебя новости!
думал уходить. Он просто стоял и ждал.
оцепенении. В параличе. Никто не двигался, не стрелял, не говорил. Все
только переглядывались, как то случается, когда все понимают, что
происходит что-то непостижимое, ужасное и неотвратимое.
зашумели, засуетились и заговорили.
всадник. Гнедой жеребец бьш явно оседлан в последний момент - попона
позорно съезжала набок с лошадиной задницы, подпруги были очень дурно
подтянуты, а затрапезная уздечка совершенно не вязалась с парадным видом
всей прочей сбруи. Оставалось совершенно неясным, куда это собирается
скакать Саф с двуручным мечом, притороченным справа от седла.
на жеребце, в полном боевом облачении, выглядело комично. Но никто не
смеялся. И Лагха тоже не смеялся.
пряча глаза. (Чтобы облегчить себе эту задачу, он даже надел на голову
боевой шлем с решетчатым забралом и распущенным по плечам цветастым
шерстяным шлейфом.)
ночью в гости к зарвавшемуся коменданту, чьи земные дэньки истекли. Стоял
и молчал, сверля взглядом решетку забрала.
казаться спокойным и раскованным. Тщетно - голос и дрожащие колени
свидетельствовали против него, превращая всю его игру в дешевую буффонаду.
властным взглядом и спросил:
сидя в седле?