Чтение 58–й страницы книги ~В поисках Белой ведьмы~

мой невинный детский интерес к богине. Все, что он почерпнул из рассказов
команды Джари, было только имя, больше он не знал ничего.

На пятнадцатый день мы увидели, как последний остров растаял за
завесой дождя. Океан впереди был чист, искрясь, как осколки зеленого
стекла.

Впоследствии меня интересовало, может ли быть, что каким-то образом,
даже не желая этого, я влиял на психическое состояние команды. Они так
вдохновились и настроились продолжать плавание, что их не пугало даже то,
что оно может длиться год, что надвигается сезон дождей и штормовой
погоды. Не пугали их и дикие побасенки, в которых они не находили ничего
сверхъестественного с точки зрения простого симейза, хессека и выходца из
других городов. Самым неожиданным было это странное, непонятное отношение
ко мне. Свежий попутный ветер - значит, я послал. Солнечный день - моя
работа. Однажды впередсмотрящий заметил к северу от нас торговое судно.
Пираты уже было собрались изменить курс корабля, чтобы завладеть этим
щедрым подарком, как налетел штормовой ветер, и они потеряли судно из
вида. Затем везде слышалось: "Это шрийский волшебник направил нас прочь,
потому что на этом корабле не было добычи".

Вскоре случилось неизбежное. Какой-то матрос с гноящейся раной на
ноге подошел ко мне, чтобы я вылечил его. Однажды я уже положил конец этим
чудесам, а потом возобновил по принуждению Гайста. Он доказал мне, что
бремя страданий этих людей неизбежно ляжет на меня, если я откажусь им
помочь. Поэтому я вылечил этого матроса, наложив повязку, так же как я
проделал это с человеком из лагеря Дарга. Естественно, что этот матрос не
послушался: сняв повязку раньше времени, он с удивлением обнаружил, что
рана почти зажила. Вскоре после этого ко мне пришли все болящие корабля.
Мои дни и ночи были опрокажены гнилыми зубами, ссадинами, экземами и
прочими милыми штучками. Моя репутация целителя, к моему удивлению, широко
распространилась по всему кораблю. Со стороны вылеченного банально и
неразумно считать, что ты делаешь это из любви к нему и из гуманности. Это
наивная и глупая вера, не имеющая ничего общего с порывами моего сердца,
заставляла меня, на самом дне моей души, чувствовать себя больной и злой
дворняжкой в какой-то сточной канаве.

На двадцатый день мы увидели последнюю известную морякам землю.
"Чайка" запаслась водой, вином, соленым мясом и сушеными фруктами. Дух
приключений и возбуждение продолжали витать над нами. Моими самыми лучшими
часами стали те двенадцать, которые я проводил, сидя у окованного железом
весла, безумно стремясь во тьму к неизвестной, безликой цели на горизонте
моей пустыни.

Плавание к западным берегам займет три масрийских месяца, это четыре
или пять месяцев по хессекскому календарю, всего где-то семьдесят шесть
дней, не считая того времени, что мы пробирались между южными островами.

Открытое море. Некоторые дни были, как две капли воды, похожи один на
другой, а другие разнообразила жизнь вокруг нас: прыгающие рыбы, то
полосатые, как тигр, то пятнистые, как кошки; птицы, летящие к земле на
север. В небе выстраивались шеренги огромных облаков: армия кучевых
облаков на марше. На закате они становились похожими на алые галеры с
зелеными и серебряными парусами. Иногда черные облака в форме топора
предупреждали о надвигающемся шторме. Мы попали в три или четыре шторма,
но выстояли. Ни один из них не был таким жутким ураганом, как тот, который
я однажды усмирил.

Отдельные дни были отмечены незначительными событиями: некоторые
дождем, некоторые ветром, какие-то осенним штилем и спокойствием вязких
зеленых водяных лугов под нами. А какие-то стычками и шумными
перебранками. Однажды в полдень к фок-мачте подвесили для наказания двух
матросов. Впоследствии их принесли ко мне для лечения с почерневшими
губами и слезящимися глазами, чтобы я привел их в чувство для вечерней
вахты. Ночи отличались беспорядочной и не всегда добровольной педерастией,
что можно было услышать или мельком увидеть в полутьме.

Иногда в лучах восходящего солнца мелькало пятнышко далекой земли.
Позже нам попались один или два островка, где мы набрали свежей воды и
поймали краба величиной с маленькую собачку. Из этого краба против его
намерения приготовили обед для Ланко и его приближенных. Случались всякие
происшествия. Какой-нибудь гребец с толстой как у быка шкурой начинал
хныкать, потому что ему приснился мальчик, любовник его юной поры, который
потом стал проституткой в Бар-Айбитни. Один человек утонул во время
шторма: его смыло с носа корабля. Другой исчез после того, как плюнул в
глаза помощнику Ланко. Через сорок дней на море часть сухарей покрылась
плесенью, и от меня потребовали, чтобы я произнес какое-нибудь заклинание
и сделал их пригодными для еды. Оживлять мертвых больше не входило в мои
планы, даже мертвую еду: я живо помнил Лели и всякую другую магию, от
которой у меня тряслись поджилки. Я отказался, и на команду это произвело
неприятное впечатление, но я предложил отдавать собственные порции два дня
из каждых четырех - все равно я ел мало. Но этот благородный жест остудил
их гнев. Видя упрямство волшебника, они оставили его в покое.

Каждый день были свои заморочки, однако все дни были похожи один на
другой.

Я узнал свое весло, понял его физическую сущность, как можно прийти к
физическому пониманию женщины, с которой проспишь сорок или пятьдесят
ночей. Это была моя железно-деревянная жена с голубой лопастью, молотящей
воду, и стройным крепким телом в моих руках, держащих ее груди и бедра.
Шесть часов совокупления, затем шесть часов с другими - требовательная
леди. Однако она оставляла мой мозг свободным. Сколько часов скольких дней
скольких месяцев! Тени и воспоминания пересекались в моем уме, когда я
сидел в той черной, скверно пахнущей дыре, а весло стирало мои ладони до
крови, не позволяя образовываться мозолям, которые защитили бы меня, а
бледно-розовый свет рассвета увядал до серого и еще раз превращался в
розовый на склоне дня. Климат стал более прохладным. Небеса, когда их не
закрывали облака, стали чище и бледнее. Ночью светили большие и яркие
звезды. С ветром, который дул с запада, приходил запах зимы, похожий на
запах старой доброй зимы северных земель. Еще ветер приносил кусачие,
сволочные штормы, мокрый снег, холод с густым снегопадом.

На пятьдесят первый день подкрался туман. Корабль плыл в нем, и на
всем оседала ледяная тишина. Море под нами было серым, а в глубине -
ярко-голубым. Мачты ритмично раскачивались из стороны в сторону. Люди
Ланко, проклиная все на свете, натягивали куртки и заворачивались в плащи.
Солнце светило как лимонно-металлический диск. Никто не высматривал
обнаженных русалок, катающихся на ледяных столбах.

Через это безмолвное одеяло, сквозь которое мы плыли, звук удара
весел о воду доносился низким и приглушенным. Южанам было наплевать на
туман, но не на особенный, пронизывающий до костей, прозрачный холод. Зимы
Симы, Тинзена и Бар-Айбитни не были особенно холодными, а были просто
холодными по контрасту с жарким летом. Дули пыльные ветра и шли дожди и
град, гремел гром и клубились черные тучи. Но снег никогда не выпадал на
благословенные земли юго-востока, и только на двух или трех горных
вершинах архипелага действительно можно было найти снег. Оттуда его
приносили в хитро запечатанных, оплетенных кувшинах, очевидно, с
единственной целью - охлаждать напитки для господ.

У своего весла я видел сны наяву (о Тафре, о Демиздор, об Эшкореке, о
Малмиранет, о серебряной маске), как вдруг услышал ворчание гребцов,
согнувшихся на своих местах со вспотевшими от работы лицами.

- Волшебник завел нас сюда, пообещав золота. Пусть он уберет этот
пронизывающий до костей собачий туман.

Я взглянул на них, они затихли, но их лица были враждебны: удача
изменила мне.

- Ну, - потребовал матрос с другой стороны от меня. Это был уголовник
из какого-то южного города, метис без ушей. - Так сделай же это,
могущественный волшебник.

- Туман - явление природы и скоро пройдет сам, не надо его бояться.

Метис осклабился, рисуясь перед своими товарищами, которые, как и все
мы, без перерыва сгибались, ворочая тяжелыми веслами.

- По-моему, шрийский волшебник - тоже явление природы и скоро пройдет
сам.

Я подумал: "Я мог бы рассеять туман и заткнуть этот шум. Легко,
почему бы и нет? Но с этого все и начиналось: почему бы не пройти по воде,
почему не пролететь по воздуху, почему бы не воскресить мертвого". И я
снова подумал: "Ладно, я вытерплю и это. Бог свидетель, какая это
малость".

Они еще некоторое время поспорили и позубоскалили на мой счет.

Я не обращал внимания. Так я изменился.

Пару часов спустя мы выгребли из тумана, держа курс на запад.

На семидесятый день они затосковали по земле. Пайки были урезаны - в
основном из-за жадности Ланко и его помощника и недостаточной
организованности на борту. Профессиональные воры, они крали и друг у
друга. Однажды Ланко применил экстравагантное наказание: матроса,
пойманного пьющим ворованный куис, опустили головой в кувшин с куисом и
утопили в нем. А затем Ланко предлагал этот кувшин любому желающему
выпить. Собственные запасы Ланко хранились отдельно и никогда не
подвергались набегам.

У них была старая коричневая карта, пришпиленная к столу в каюте
Ланко женской брошью. На этом обрывке бумаги была обозначена западная
земля - неясные расплывчатые формы без заливов и бухт, скорее загадка, чем
точная карта. Тем не менее, согласно этой карте, земля вскоре должна была
появиться на горизонте. Однако море, сине-зеленое и холодное, было все так
же однообразно и пустынно.

Команда корабля напоминала людей, просыпающихся после употребления
опиума. Приключенческий дух испарился, и они выглядели, как очнувшиеся
лунатики, обнаружившие себя во многих милях от дома. Что они здесь делают,