Чтение 58–й страницы книги ~Комедианты~

почувствовал. Я сказал с упреком: - Я ведь тоже подвергаюсь опасности.

- Но мне не нравятся твои побуждения, - сказала она.

Словно кто-то ненавистный заговорил вместо меня, прежде чем я успел
заставить его замолчать:

- Ты спала с Джонсом?

Я пожалел об этих словах, прежде чем успел докончить фразу. Если бы
грянувший раскат грома заглушил мой вопрос, я был бы рад и ни за что бы
его не повторил. Она стояла, прижавшись спиной к двери, словно перед
расстрелом, и я почему-то подумал о том, как держался ее отец перед
казнью. Бросил ли он вызов своим судьям с эшафота? И были ли на его лице
презрение и гнев?

- Ты столько раз меня об атом спрашивал, - сказала она, - каждый раз,
когда мы встречались. Ладно. Я отвечу тебе: да, да. Ты ведь этого ждешь,
правда? Да. Я спала с Джонсом.

Хуже всего, что я не совсем ей поверил.

В окнах у матушки Катрин не было света, когда мы, свернув на Южное
шоссе, проезжали мимо поворота к ее публичному дому, а может, его просто
не было видно сквозь пелену дождя. Я ехал наугад, словно мне завязали
глаза, со скоростью не больше двадцати миль в час; а это была еще легкая
часть дороги. Ее построили по хваленому пятилетнему плану с помощью
американских инженеров, но американцы вернулись домой, и бетонное шоссе
обрывалось в семи милях от Порт-о-Пренса. Там я рассчитывал наткнуться на
заставу, однако, когда мои фары осветили пустой вездеход, стоявший у
лачуги милиционера, я испугался: это означало, что здесь были и
тонтон-макуты. Я даже не успел прибавить ходу, но никто не вышел из лачуги
- если там и были тонтон-макуты, им тоже не хотелось мокнуть. Я
прислушивался к звукам погони, но в ушах у меня только барабанил дождь.
Знаменитое шоссе превратилось в проселочную дорогу; нас швыряло по камням,
мы бултыхались в стоячие лужи, и наша скорость теперь не превышала восьми
миль. Больше часа проехали в молчании: тряска не давала сказать ни слова.

Камень ударил в дно машины, и я на секунду подумал, что сломалась ось.
Джонс спросил:

- Где у вас виски?

Он нашел бутылку, отхлебнул и протянул виски мне. Я на миг ослабил
внимание, машина скользнула вбок, и задние колеса застряли в жидкой глине.
Нам пришлось двадцать минут попотеть, прежде чем мы двинулись дальше.

- Мы поспеем на свидание вовремя? - спросил Джонс.

- Сомневаюсь. Возможно, что вам придется прятаться до завтрашнего
вечера. Я на всякий случай захватил для вас бутерброды.

Он хмыкнул.

- Вот это жизнь, - сказал он. - Я часто мечтал о чем-нибудь этаком.

- А я-то думал, что вы всегда вели такую жизнь.

Он замолчал, словно поняв, что проговорился.

Внезапно, безо всякий видимой причины, дорога стала лучше. Дождь быстро
стихал; я надеялся, что он не кончится, прежде чем мы проедем следующий
полицейский пост. Дальше не предвиделось никаких препятствий до самого
кладбища по эту сторону Акена.

- А что Марта? - спросил я. - Какие у вас были отношения с Мартой?

- Она замечательная женщина, - уклончиво ответил он.

- Мне казалось, что вы ей нравитесь.

Изредка я различал между пальмами полоску моря, как вспышку зажженной
спички, это было дурным признаком; погода явно прояснялась. Джонс сказал:

- У нас с ней сразу все пошло как по маслу.

- Мне иногда даже было завидно, но, может, она не в вашем вкусе?

Я будто сдирал повязку с раны: чем медленнее стягиваешь, тем дольше
длится боль, но у меня не хватало мужества сорвать бинт сразу, к тому же
мне приходилось неотрывно следить за дорогой.

- Старик, - изрек Джонс, - я не привередлив, но эта - просто пальчики
оближешь!

- Вы знаете, что она немка?

- Эти фрейлейн - стреляные птицы...

- Вроде Тин-Тин? - спросил я с безразличием любознательного человека.

- Совсем другой класс, старик.

Мы были как два молодых медика, хвастающих своей первой практикой. Я
долго молчал.

Мы подъезжали к Пти-Гоаву - я знал эти места о лучшие дни. Полицейский
участок, припомнил я, в стороне от шоссе, мне полагалось подъехать туда и
доложить о себе. Я надеялся, что дождь еще достаточно сильный и
полицейским не захочется выходить из помещения; вряд ли здесь были
расставлены караульные посты. Мокрые лачуги по краям дороги колыхались в
свете фар; дождь размыл глину, переломал пальмовые листья на крышах; нигде
ни единого огонька; не видно было и людей, хотя бы какого-нибудь калеки.
Семейные склепы на маленьких кладбищах выглядели надежнее семейных очагов.
Мертвым возводили более прочные обиталища, чем живым - двухэтажные дома с
окнами-амбразурами, где на праздник всех святых ставили еду и зажигали
свечи. Я должен был напрягать все свое внимание, пока мы не минуем
Пти-Гоав, да и, кроме того, боялся задать следующий вопрос: я дошел до
двери и не мог больше медлить, надо было ее отворить. На длинном
огороженном участке у дороги виднелись ряды небольших крестов, перевитые
чем-то похожим на пряди светлых волос, будто содранных с черепов
погребенных здесь женщин.

- Господи, - воскликнул Джонс, - это еще что?

- Сушат сизаль.

- Сушат? Под таким дождем?

- Кто знает, где хозяин? Может, его расстреляли. А может, он в тюрьме.
Или бежал в горы.

- Ну и жуть, старик. Прямо из Эдгара Аллана По. Больше напоминает о
смерти, чем любое кладбище.

На главной улице Пти-Гоава не было ни души. Мы проехали мимо какого-то
заведения под названием Клуб Ио-Ио, мимо большой вывески пивной матушки
Мерлан, мимо булочной, принадлежавшей человеку по имени Брут, и гаража
некоего Катона - так упрямо память этого черного народа хранила
воспоминания о другой, лучшей республике, - и наконец, к моему облегчению,
мы снова очутились за городом и нас зашвыряло по камням.

- Слава богу! - сказал я.

- Скоро приедем?

- Скоро Доедем до половины пути.

- Пожалуй, я глотну еще виски, старик.

- Пейте, хотя вам надо растянуть его надолго.

- Пожалуй, лучше прикончить его до встречи с ребятами. На них все равно
не напасешься.

Я тоже отхлебнул для храбрости, но все не решался спросить его
напрямик.

- А как вы ладили с мужем? - осторожно осведомился я.

- Отлично. Он был не внакладе.

- Почему?

- Она с ним больше не спит.

- Откуда вы знаете?

- Раз говорю, значит, знаю, - сказал он, взяв бутылку и громко
посасывая виски.

Дорога снова не давала мне отвлекаться. Теперь мы еле-еле ползли: мне
приходилось вилять между камнями.

- Надо было вам взять вездеход, - сказал Джонс.

- А где его взять в Порт-о-Пренсе? Попросить у тонтон-макутов?

Мы доехали до развилки, оставили море позади и, взбираясь на холм,
свернули в глубь полуострова. На какое-то время дорога стала сплошь
глинистой, и теперь нам мешала только грязь. Это внесло разнообразие в мою
работу. Мы ехали уже три часа - было около часа ночи.

- Теперь уже можно не опасаться милиционеров, - сказал я.

- Но ведь дождь перестал.

- Они боятся гор.

- Оттуда грядет наше спасение, - сострил Джонс.

Виски явно его развеселило. Я не мог больше ждать и задал наконец
терзавший меня вопрос:

- А она хороша в постели?

- У-ди-вительна, - сказал Джонс, и я крепче вцепился в руль, чтобы не
ударить своего седока.

Прошло много времени, прежде чем я заговорил снова, но он ничего не
заметил. Он заснул с открытым ртом, прислонившись к дверце, как это часто
бывало с Мартой: он спал тихо, как ребенок, с таким же простодушным видом.
А может, он и правда был так же простодушен, как мистер Смит, потому они и
понравились друг другу. Злость моя скоро прошла: ребенок стащил лакомый
кусочек - да, вот именно лакомый кусочек, подумал я, ведь, наверно, он так
и выразился бы о Марте. Он на минуту проснулся и предложил сменить меня за
рулем, но наше положение казалось мне и без того опасным.

А потом машина и вовсе отказалась служить; может, я зазевался, а может,
слишком сильный толчок окончательно ее доконал. Мы наехали на камень,
машину занесло, а когда я попытался ее выровнять, руль завертелся у меня в
руках, мы ударились о другой камень, и машина засела - передняя ось была
сломана, одна фара вдребезги разбита. Делать было нечего: я не мог
добраться до Ле-Ке и не мог вернуться в Порт-о-Пренс. Я был привязан к
Джонсу, по крайней мере до утра.

Джонс открыл глаза:

- Мне приснилось... Почему мы стоим? Уже доехали?

- Сломалась передняя ось.

- А как вы думаете, нам еще далеко... дотуда?

Я взглянул на спидометр и сказал:

- Километра два, а может, и три.