на полицейский отряд у здания городской управы, Ломинадзе и Ломидзе на
караул у Вельяниновской улицы, и т. д.
и не несколько часов, а разве три-четыре минуты, и науки о них уже во всяком
случае не существует. "Соотношение сил" экспроприаторам не могло быть
известно, так как в любую минуту на площади мог появиться патруль из пяти
или десяти или даже двадцати казаков. Собственно самым неподходящим для
экспроприации местом в Тифлисе была именно Эриванская площадь, людная,
центральная, расположенная по близости от дворца наместника. По ней
усиленные против обычного казачьи патрули проезжали в те дни почти
беспрерывно, военные и полицейские посты всегда находились у штаба округа, у
банков, на углах каждой из выходивших на площадь улиц.
жизнью, на этот раз решили принять меры для уменьшения числа жертв: с
раннего утра Камо в военном мундире, со свирепым видом, ходил по площади и
вполголоса, вставляя в свою русскую речь "ловкие таинственные замечания",
советовал людям уходить поскорее. Мера была довольно бессмысленна: на смену
одним прохожим беспрестанно появлялись другие, и этот странный офицер, по
логике вещей, если б такая логика была, должен был сразу вызвать сильнейшие
подозрения даже у самого глупого городового. На самом деле он никаких
подозрений не вызвал, благополучно ушел до начала дела и где-то сел в
запряженную рысаком пролетку, которой сам стоя правил (что' тоже едва ли
часто делали офицеры). 290
утра, кассир тифлисского отделения Государственного банка Курдюмов и счетчик
Головня получат в почтово-телеграфной конторе большую сумму денег и отвезут
их в банк, на Баронскую, мимо Пушкинского сквера, через Эриванскую площадь и
дальше по Сололакской. Чиновник едва ли был подкуплен или запуган
террористами, -- они этим не занимались, никому денег не обещали, да и в
свой карман, в отличие от многих других экспроприаторов, не брали: всЈ
отдали партии. Вероятно, чиновник тоже ей сочувствовал или же ненавидел
правительство, как большинство населения России.
привычное дело: деньги из столицы приходили в Тифлис часто. Распорядителей
банка упрекнуть в легкомыслии было бы невозможно: к кассиру и счетчику
приставлены караульный Жиляев и довольно большой наряд из солдат и казаков.
Головня получили деньги и не пересчитывали их; это было небезопасно, да и
ненужно: они были запечатаны в двух огромных пакетах, 170 тысяч и 80 тысяч.
Сверх того, кассиру было дано еще 465 рублей не запечатанных. Эти Курдюмов
счел и положил в боковой карман пиджака. Пакеты же спрятал в мешок, затянул
кольцо на ремне и бережно понес к фаэтонам, в сопровождении счетчика,
караульного и солдат. Казаки ждали на улице. В первый фаэтон сели Курдюмов и
Головня, поместив мешок на ковер в ногах. Во втором были Жиляев и два
солдата. В третьем1 еще пять солдат. Казаки разделились: часть скакала
впереди фаэтонов, часть позади, а один казак сбоку от первого фаэтона, со
стороны дверец.
уцелевший Курдюмов показал, что нанял только два фаэтона: "Лошади были
серые, сидение было покрыто синим сукном, без чехла, внизу красный ковер,
физиономии фаэтонщиков не помню".
экспроприаторов. Во всяком случае на пути наблюдатели ждали их в разных
местах. У Пушкинского сквера Пация Галдава дала знать о приближении казаков
Степко Инцирквели. Этот сигнализировал Анете Сулаквелидзе, гулявшей перед
зданием штаба, а она подала знак Бачуа Купрашвили, который пробежал по
площади с развернутой газетой (что было последним общим сигналом) и через
полминуты присоединился к ринувшимся на фаэтоны экспроприаторам.
бомба, за ней последовали другие, бросавшиеся с разных сторон, тотчас
началась отчаянная пальба из револьверов -- и наступил хаос, в котором уже
было никак не до диспозиций. Из-за дыма почти ничего и не было видно. Люди
рассыпались по сторонам кто куда мог.
левой рукой, он стоял на подножке, стрелял во все стороны из револьвера и
выкрикивал страшные ругательства. По "диспозиции" ему полагалось схватить в
первом фаэтоне мешок с деньгами. Но и найти фаэтон было нелегко. Странным
образом он остался цел. Кассира и счетчика выбросило силой взрыва на
мостовую, казак был убит.
в тех случаях, когда действовал по определенному приказу. Ни малейших
сомнений он не испытывал ни до экспроприации, ни после нее: Ленин
постановил, Никитич помогал, Коба организовал, -- значит, о чем же тут
судить? Думать вообще было не его делом. Теперь на площади он действовал
почти исключительно по инстинкту. Быть может, он единственный был совершенно
спокоен, несмотря на грохот бомб, на пальбу, на дикие крики. Отчаянно кричал
и ругался он не от злобы или волнения, а просто потому, что это входило в
технику таких дел: так встарину конница неслась в атаку с воем и с ревом.
Сололакской. В облаке как будто на 292 мгновенье обрисовался фаэтон, но
тотчас грохнула новая бомба и его опять заволокло дымом. "Упал! Убит
Бачуа!", -- подумал Камо. -- "Но мешок! Где мешок!.." И в ту же секунду он
увидел, что к Вельяминовской, там где дыма было меньше, с мешком в руке
бежит, с необычайной, неестественной, нечеловеческой быстротой, Чиабрашвили.
Это было уж полным нарушением приказа. Камо быстро повернул пролетку и
помчался за ним. Успел, однако, подумать, что Бачуа, быть может, только
ранен. Вернуться в пролетке было невозможно. "Другие подберут!"
конспиративную квартиру. Там уже было несколько других экспроприаторов. Он
окинул их взглядом, бросил мешок на пол и яростно закричал:
задыхающиеся голоса. Диспозиция не предусматривала вопроса, что' важнее:
мешок или товарищ? Но достаточно было ясно, что мешок гораздо важнее. Однако
лицо у Камо налилось кровью. Он осыпал товарищей исступленной бранью. Вдруг
дверь отворилась и на пороге, держась окровавленной рукой за голову,
появился Бачуа. Камо, против всякой конспирации, что-то закричал диким
голосом -- и вдруг пустился в пляс.
потерял сознание лишь на полминуты, затем вскочил и прибежал сюда. Его
слушали очень плохо. Все говорили одновременно, о том, что' делали, что'
пережили. Все кричали, что надо говорить потише: люди на улице могут
услышать. Камо что-то орал, продолжая плясать. Кто-то поднял мешок, положил
на стол и начал растягивать кольцо. Мгновенно сорвавшись с пола, Камо, как
кошка, прыгнул к столу. Он верил товарищам, знал, что ни одного вора между
ними нет, но Коба велел принести пакеты не распечатанными: Джугашвили верил
товарищам меньше.
выпуская пакетов из рук, Камо прочел надписи. Попытался сложить в уме,
другие 293 помогли: "250.000". Восторг был общий, хотя некоторые ждали, что
будет миллион. Камо опять пошел плясать, держа над головой по пакету в
каждой руке.
из экспроприаторов сказал, что всЈ разыграно как по нотам. Так в этот день
говорили все в Тифлисе, кто с восхищением, кто с яростью. А на следующий
день то же самое писали газеты во всей России.
самого страшного в его жизни. Такие пробелы в памяти у него изредка бывали,
когда он выпивал за ужином две или три бутылки вина. В делах же этого с ним
до сих пор не было ни разу.
Коммерческого банка; сам это выбрал, -- не хотел стрелять в кассира или
счетовода, чего впрочем товарищам не сказал. И действительно, как только он
увидел бегущего с развернутой газетой Купрашвили, он, не торопясь вынув из
кармана револьвер, направился к банку. Городовой, еще молодой, безбородый
блондин, повидимому, великоросс-северянин, стоял к нему вполоборота, с
любопытством глядя на приближавшийся конвой. Джамбул помнил, что выстрелил
тотчас после взрыва первой бомбы, еще до того, как фаэтон заволокло дымом,
-- и не понимал, что случилось. Не попасть в человека с шести или семи шагов
он не мог, просто не мог. Помнил, что целился в голову: пуля маузера должна
была тогда убить наповал. Вместо этого городовой, совершенно невредимый,
что-то отчаянно закричал, повернулся и выхватил свой револьвер. В ту же
секунду на площади начался хаос. И сам не помня как, он оказался шагах в
тридцати от дверей банка, за газетным киоском.
наверное, никого не убил. Помнил позднее, что и не хотел попасть. Помнил,
что несколько секунд бессмысленно смотрел на висевшие на стенке газеты:
"Голос Кавказа"... "Тифлисский Листок"... 294 Вдруг он увидел, что на него
несется с поднятой нагайкой казак на гнедой лошади. Самообладание мгновенно
вернулось к Джамбулу. Он сделал несколько шагов вперед и выстрелил. Лошадь
поднялась на дыбы, пуля попала ей в шею. Он остановился. Как раз грохнула и
оглушила его другая бомба. Кто-то, держась за бок, что-то крича, с
искаженным лицом, пробежал мимо него. Казак не вставал. "Фаэтон должен
повернуть на Сололакскую", -- вспомнил Джамбул и побежал в ту сторону. --
"Нет, разбит, конечно, фаэтон!.. Что сейчас делать?" С минуту он стоял
неподвижно, всЈ еще полуоглушенный. Затем сорвался с места, побежал к
киоску. Казака больше не было. "Его счастье!" Издыхавшая гнедая лошадь
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Ильин Андрей
Пехов Алексей
Сапковский Анджей