кастелянши Воспитательного дома, около двух недель оставалась в
Москве, разыскивая Перовского между русскими и французскими
больными и пленными. Не найдя его, она решила, что он погиб,
опять пробралась в отряд Фигнера, рыскавшего в то время у путей
отступления французов к Смоленску, и уже не покидала его. "Но,
может быть, он жив? - думалось иногда Авроре о Перовском. - Что,
если в последнюю минуту его пощадили и теперь, измученного, по
этой стуже, голодного и без теплой одежды, ведут, как тысячи
других пленных?" Аврора на походе с трепетом прислушивалась к
известиям из других отрядов и, едва до нее доносился слух об
отбитых у неприятеля русских пленных, спешила искать среди них
вестей о Перовском. Никто из тех, кого она спрашивала, не слышал
о нем и не видел его ни в Москве, ни на пути.
Исполняя поручения неутомимого и почти не спавшего Фигнера,
Аврора часто не понимала, зачем именно она здесь, среди этих
лишений и в этой обстановке. если ее жениха нет более на свете?
Для чего, бросив теплый родной кров и любящих ее бабку и сестру и
забыв свой пол и свое, не особенно сильное, здоровье, она сегодня
весь день не сходит с Зорьки, завтра мерзнет в ночной засаде,
среди болот или в лесной глуши? На походе, у переправ через реки
и ручьи, в дождь и холод, у костра, и в бессонные ночи,
где-нибудь в овине или в полуобгорелой, раскрытой избе, ее
преследовала одна заветная мечта - отплаты за любимого
человека... В минуты такого раздумья, тайком от других Аврора
вынимала с груди крошечный медальон с акварельным, на слоновой
кости, портретом Перовского и, покрывая его поцелуями, долго
вглядывалась в него. "Милый, милый, где ты? - шептала она. -
Видишь ли ты свою, любящую тебя, Аврору?" В эти мгновения ее
облегченным думам становилось понятно и ясно, зачем она здесь, в
лесу, или на распутье заметенных снегом дорог Литвы, а не у бабки
в Ярцеве или в Паншине и зачем на ней грубый казацкий чекмень или
барании полушубок, а не шелковое, убранное кружевами и лентами
платье. Картины недавнего прошлого счастия дразнили и мучили
Аврору. Мысленно видя их и наслаждаясь ими, она не могла понять,
что же именно ей, наконец, нужно и чего ей недостает? Мучительным
сравнениям и сопоставлениям не было конца. "Как мне ни тяжело, -
рассуждала она, - но все же у меня есть и защищающая меня от
стужи одежда, и сносная пища, и свобода... А он, он, если и
вправду жив, ежечасно мучится... Боже! каждый миг ждать гибели от
разбитого, озлобленного, бегущего врага!.."
Аврора дремала на печи. Вдруг ей показалось, что ее зовут. Она
приподняла голову, стала слушать.
- Это я, - раздался у ее изголовья тихий голос мужика, лежавшего
на печи. В избе несколько как бы посветлело. У плеча Авроры яснее
обрисовалась широкая, окладистая борода белоруса, его худое,
благообразное лицо и добрые глаза, ласково смотревшие на нее.
Посторонних, кроме ребенка, спавшего на печи, не было в избе.
- Паночку, а паночку, - обратился к Авроре, опершись на локоть,
мужик. - Что я тебе скажу?
Аврора, присев, приготовилась его слушать.
- Ответь ты мне, - спросил мужик, - грешно убивать?
- Кого?
- Человека... ен ведь хоть и враг, тоже чувствует, с душой.
- Во время войны, в бою, не грешно, - ответила Аврора, вспоминая
церковную службу в Чеплыгине и воззвание святого синода, - надо
защищать родину, ее веру и честь.
- Убивают же и не в бою, - со вздохом проговорил мужик.
- Как? - спросила Аврора.
- А вот как. Мы исстари мельники, - произнес мужик, - перешли
сюда из Себежа, - землица там скудна. Жили здесь тихо; только усе
отняли эти ироды - хлебушко, усякую живность, свою и чужую муку:
оставили, в чем были. Одной кудели, оголтелые, не тронули, им на
что? не слопаешь! И как прожили мы это с успенья, не сказать...
Отпустили они нас маленько, а тут с Кузьмы и Демьяна опять и
пошли; видимо-невидимо, это як бросили Москву. Есть у нас тоже
мельник и мне сват, Петра. Добыл он детям у соседа-жидка дойную
козу: пусть, мол, хоть молочка попьют: и поехал это на днях сюда
в город, к куму, за мучицей. Возвращается, полна хата гостей...
Французы сидят вокруг стола; в печи огонь, а на столе горшки з
усяким варевом. Жена, сама не своя, мечется, служит им. Ну,
думает Петра, порешили козу. А они завидели его, смеются и его же
давай угощать; сами, примечает, пьянешеньки. Что же тут делать? а
у него никакого оружия. Аврора при этом вспомнила о своем
пистолете и ощупала его на поясе, под бешметом .
- Посидел он в ними, - продолжал мужик, - и вызвал хозяйку в
сени. Спрашивает: "Коза?" Она так и залилась слезами. "А дети?" -
спрашивает и сам плачет. Она указала на кудель в сенях и говорит:
"Я тута их спрятала". Вытащил он ребят из-под кудели, посадил их
и жену в санки, а сам припер поленом дверь, говорит хозяйке:
"Погоняй к куму", - да тут же запалил кудель и стал с дубиной у
окна. Полохну-ли сени, повалил дым. Французы загалдели, ломятся в
дверь, да не одолеют и полезли в окна. Какой просунет голову,
Петра его и долбанет... И недолго возились... Это вдруг все
затрещало, и стал, о господи, один как есть огненный столб... Это
скажи, грешно? накажут Петру на том свете?
- Бог его, дедушка, видно, простит, - ответила Аврора. Опять
настало молчание. Сверчок над лавкой также затих. Не было слышно
ни собачьего лая на дворе, ни шуршанья и возни тараканов. Аврора
прилегла и, закрыв глаза, думала, скоро ли позовет Мосеич.
- Паночку, а паночку, - вдруг опять послышался голос, - что я
тебе скажу?
- Говори, дедушка.
- За насильников бог, може, простит, а как ен тебя не трогал?
Аврора слушала.
- Было, ох, и со мною, - продолжал мужик, - ветрел я ноне, идучи
сюда, глаз на глаз, одного ихнего окаянника-солдата; шел он
полем, пеш, вижу, отстал от своих, ну и хромал; мы пошли с ним
рядом. Он все что-то лопоче по-своему и показывае на рот,
голодный, мол; а при боку сабля и в руках мушкет. Думаю, сколько
ты, скурвин сын, загубил душ!
Мужик замолчал.
- Сели мы, - продолжал он, - я ему дал сухарь, смотрю на него, а
он ест. И надумал я, - вырвал у него, будто в шутку, мушкет;
вижу, помертвел, а сам смеется... хочет смехом разжалобить... Ну,
думаю, бог тебе судья! показал ему этак-то рукою в поле, будто
кто идет; он обернулся, а я ему тут, о господи, в спину и
стрельнул ...
Мужик смолк. Молчала и Аврора.
- Грешно это? - спросил мужик. Аврора не отвечала. Ей вспомнилось
пепелище Москвы, Девичье поле и место казней Даву. "И что ему
нужно от меня? - думала она. - Не все ли равно? Теперь все
погибло и все кончено... пусть же гибнут и они". В избе стало еще
светлее; за окнами во дворе слышался говор и двигались люди.
- А я, панок, потому в Ошмяпы, - начал было, не слыша Авроры,
мужик, - сюда, сказывают, идет генерал Платов с казаками... и
я...
Он не договорил. Дверь из сеней отворилась, В избу вошел Мосеич.
Осмотревшись и разглядев Аврору, а возле нее мужика, он
остановился.
- Не бойся, это наш, - сказала Аврора, спустясь с печи и идя за
Мосеичем в сени. - Что нового?
- Едем: они ждут своего Бонапарта.
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Емилина Ника
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия