Точно это не для него же стараются, чтобы он не повис вместо фонаря!
власти. - Вставайте, одевайтесь, эмигрант!
собравшись вокруг сторожевого костра, другие патриоты в красных колпаках
дымили трубками, пили или спали. Здесь с него взяли изрядную сумму за
приставленный к нему конвой, и в три часа ночи он двинулся под охраной по
мокрой скользкой дороге.
кокардами, вооруженных мушкетами и саблями; они ехали верхом по обе стороны
конвоируемого, и хотя Дарней сам правил своей лошадью, к ее уздечке была
привязана длинная веревка, конец которой один из патриотов намотал себе на
руку. И так они двинулись от заставы под мелким холодным дождем, хлеставшим
им в лицо; рысью проскакали по городу, по неровной булыжной мостовой и
захлюпали по осеннему бездорожью, непролазной слякоти и лужам. И так то
рысью, то шагом, время от времени останавливаясь сменить лошадей, но
сохраняя все тот же неизменный порядок - Дарней в середине, те по бокам, -
они ехали многие, многие мили по затопленным грязью дорогам к столице
Франции.
как начинало светать, останавливались где-нибудь на постоялом дворе и
отдыхали, пока не стемнеет. Одежда на конвоирах была вся рваная, они
обертывали свои разутые ноги соломой и соломой же прикрывались от дождя,
засовывая ее себе под лохмотья на плечи. Если не считать того, что Дарней
чувствовал себя несколько неловко с такими провожатыми и ему приходилось
быть постоянно настороже, потому что один из них был всю дорогу пьян и
слишком резво обращался со своим мушкетом, никаких серьезных опасений от
того, что ему навязали конвой, у него не было; он говорил себе, что это не
может иметь никакого отношения к его частному делу, которого он еще никому
не излагал, ни к его показаниям, которые, несомненно, подтвердит узник
Аббатства.
толпилась масса народу, - он уже больше не мог закрывать глаза на истинное
положение вещей и понял, что все это может кончиться для него очень плохо.
Едва они остановились у почтового двора, их тотчас же обступила
возбужденная, враждебная толпа. Дарней только что перекинул ногу через
седло, собираясь спешиться, как в толпе раздались выкрики: "Долой
эмигранта!" Чувствуя себя в большей безопасности верхом на лошади, Дарней
остался в седле и, повернувшись к толпе, сказал громко:
доброй воле.
протискавшись через толпу, бросился к Дарнею, грозно размахивая молотом.
впереди лошади и не давая кузнецу схватить ее за уздечку (на что тот явно
покушался). - Его будут судить в Париже.
значит, его ждет смерть предателя! - Толпа одобрительно заревела.
чтобы ввести ее во двор (пьяный патриот с намотанным на руку концом веревки
сидел, развалясь в седле, и преспокойно смотрел на эту сцену), и, подождав,
пока толпа стихла, сказал, стараясь говорить так, чтобы его все слышали:
предатель.
принадлежит народу, он не вправе распоряжаться собой, гнусный аристократ!
почувствовал, что толпа вот-вот ринется на него, но в эту минуту смотритель
повернул лошадь, и Дарней, а за ним следом, не отставая ни на шаг, оба его
конвоира, все трое, въехали во двор, и смотритель поспешил закрыть
покосившиеся ворота и задвинуть их болтом. Кузнец грохнул молотом в ворота.
В толпе пронесся гул - и этим все кончилось.
эмигрантов.
несколько, может они уже и вышли - всех эмигрантов объявить вне закона,
смертная казнь всем, кто вернется. Должно быть, он на этот декрет и намекал,
когда говорил, что вы своей жизнью не распоряжаетесь.
они или вот-вот выйдут, тут уж ничего не поделаешь!
все кругом угомонилось и город спал глубоким сном. Среди многих диковинных
перемен, поражавших Дарнея во время этого фантастического путешествия, его
особенно поражало странное ночное оживление, люди здесь как будто совсем не
ложились спать. Когда после долгой езды по безлюдным дорогам им случалось
проезжать мимо какой-нибудь жалкой глухой деревушки, он с удивлением видел
светящиеся окна и залитую огнями деревенскую улицу, где люди, взявшись за
руки, водили хоровод среди ночи, кружась словно призраки вокруг чахлого
деревца, именуемого древом Свободы, - или распевали хором гимн,
прославляющий Свободу. Но город Бове в эту ночь, на их счастье, спал, и они
выбрались безо всяких помех и вскоре снова очутились среди голых равнин на
пустынной дороге под холодным дождем, моросившим на заброшенные поля, на
черные обгорелые развалины сожженных усадеб, из-за которых, внезапно
преграждая путь, выскакивал ночной патруль - кучки вооруженных патриотов,
охранявших все тропы и дороги.
закрыты, и у заставы был выставлен сильный караул.
дежурным часовым.
человеку, что он вольный путешественник, французский гражданин, что ему
навязали охрану ввиду неспокойного состояния страны и что он за нее уплатил.
- Где бумаги арестованного? - переспросил тот, не слушая Дарнея.
выразилось глубокое изумление, он поднял глаза и внимательно поглядел на
Дарнея.
конвоиров с их узником перед запертыми воротами. Дожидаясь, когда их
впустят, Чарльз Дарней с интересом поглядывал по сторонам. Прежде всего он
обратил внимание, что ворота охранялись смешанной стражей - тут были и
солдаты и патриоты, причем последних было значительно больше; он заметил,
что крестьян с телегами и торговцев провизией сравнительно легко пропускали
в город, тогда как выход из города, даже, казалось бы, для самых безобидных
обывателей, был сильно затруднен. Пестрая толпа мужчин и женщин с возами,
телегами и домашней скотиной дожидалась пропуска. Но каждого, кого выпускали
из города, подвергали такой тщательной проверке, что очередь подвигалась
чрезвычайно медленно. Многие из ожидающих, видя, что им еще долго томиться,
растянулись тут же на земле и спали, другие курили и разговаривали, а кто
просто слонялся, прохаживаясь взад и вперед. Почти на всех - и мужчинах и -
женщинах - были красные колпаки с трехцветными кокардами.
поглощенный своими наблюдениями, не заметил, как подошел тот же человек и
приказал караульному открыть ворота. Затем он вручил конвоирам, пьяному и
трезвому, расписку в том, что принял от них доставленного арестанта с рук на
руки, и приказал Дарнею спешиться. Дарней соскочил на землю, один из
конвоиров подобрал поводья его усталой лошади, и оба патриота, не заезжая к
город, повернули и поскакали обратно.
было сильно накурено, воняло перегаром, солдаты и патриоты, пьяные н
трезвые, кто спал, кто бодрствовал, кто клевал носом, и в зависимости от
степени опьянения и усталости одни еще держались на ногах, другие лежали
вповалку на полу. Свет в помещении от выгоревших за ночь масляных фонарей и
хмурого утра, глядевшего в окно, тоже был какой-то неверный, располагающий
но то ко сну, не то к бодрствованию. В глубине за столом сидел угрюмый,
нахмуренный человек, по-видимому начальник караула, и перелистывал какие-то
списки.
узкую полоску бумаги и берясь за перо, - это эмигрант Эвремонд?
преступление я совершил?