- обреченность. Не может быть свободы одинаково для всего сущего.
Получаешь свободу для себя - и неминуемо отнимаешь ее у кого-то; коли сам
не связан никакими ограничениями - значит, тем самым уже ограничил
множество других существ. Быть может, потому так охотно и бросают простых
людей в тюрьмы императоры и короли - ведь тогда они чувствуют себя
свободными. И Генрих запер ее в башню, чтоб не было рядом с ним еще одной
короны - тем более что не мог удовлетворить ее потребности, как женщины.
чтобы они в ней купались и потом сушились на солнце. Сокол должен мало
спать, тогда он и злей и послушней.
колпачки, спутывал ноги и сажал на тонкий обруч. Летать на первых порах
пускал на длинном шнурке, чтобы наверняка возвращались. Снова кормил и
выставлял воду для купания. Постепенно сокол привыкал слушаться его, но и
не утрачивал боевых качеств. И тогда становилось возможным пускать его уже
и без шнура. Запустит сокольничий обученных птиц - и стоит, размахивает из
окна башни какой-то серой тряпкой на длинной веревке, видно, приманивает
их обратно.
стража, вызывала в ней отвращение, но постепенно и ей становилось все
труднее отрываться от созерцания соколиной жизни, что разворачивалась
перед глазами.
гнезда и приучают платить неволей за лучшее познание воли, за хищное
умение наслаждаться ею, постигать всю ее безграничную ограниченность.
вырвали из родного гнезда, забросили на холодную чужбину, скрывали от нее
мир некой черной накидкой, связали руки и ноги и, наконец, приковали к
камню. Может, всемогущий дух соколиной свободы как-то спасет ее, придаст
сил и терпения и возродит надежды?
Соколиной башне и в небе над нею. Наконец мрачный сокольничий заметил ее
интерес, а может, и давно замечал, да только из-за своей нелюдимости не
подавал виду. Но каким бы затворником ты ни был, но должен же ты знать,
что на тебя смотрит сама императрица, к тому же молодая и пригожая
женщина, и кроме всего - заточенная, несчастная, беспомощная. Какое же
нужно иметь сердце, чтобы остаться равнодушным при виде такой женщины?
хмурый сокольничий учтиво поклонился ей. Она не обратила внимания на
поклон, может быть, подумав, что это ей просто показалось. Но сокольничий
поклонился и на следующий день, и еще, и еще раз. Она отвечала этому
человеку, медленно опуская ресницы - знак того, что его учтивость
примечена и надлежащим образом оценена.
раскрасневшаяся, молча подала императрице какие-то странные вещи. Та чуть
было не отпрянула.
точили когти сами дьяволы. А еще два скрепленных друг с другом птичьих
крыла, привязанные к грязной замусоленной веревке.
пустит со своей башни сокола. Тогда нужно размахивать веревкой с крыльями.
Это называется вабилом. Сокол увидит крылья, прилетит к вам и сядет на
руку.
веревкой. Потом зашептала громко, испуганно:
волновалась так, будто впервые наряжалась в одеяние императрицы. Бросилась
к окну, отстранила Вильтруд, протянула наружу руку.
приподнимает голову, легко и быстро вытягивает особым образом, бьет по
воздуху крыльями, чтобы пригасить скорость и сесть мягко. Сокол падал
камнем. То ли видел высунутую из окна рукавицу, то ли запомнил, откуда
появлялось вабило, но летел он со свистом и столь быстро, будто
намеревался врезаться в камень башни и разлететься кровавыми брызгами.
Евпраксия чуть не закричала от страха за сокола, но он опередил ее крик,
пронесся мимо лица, в мгновенье ока вцепился в рукавицу, замер - и
уставился круглыми глазами на женщину, наверное, удивляясь такой перемене
хозяина. Хищно наставил на нее жестокий клюв, встрепенулся, словно
готовясь опять сорваться в полет, но тут Вильтруд ловко накинула ему на
голову кожаный колпачок, и ослепленная птица с хриплыми вскликами
завозилась на рукавице, беспомощная и послушная.
Сокольничий даст нам птичек для кормленья. Я поставлю для сокола воду.
воюют. И в Италии, получается, тоже. Разве не божий дух толкает их к
этому?
крылья? Словно железные.
так же, как... как вы не можете смотреть вниз.
башней. Молчаливый обмен поклонами и взглядами, перелеты птиц, неудержимый
дух свободы. Забыто про печаль и одиночество, отложены в сторону книги, ни
до трав теперь, ни до цветов, ни до зеленых деревьев, ни до земных щедрот
лета - в небо, в небо, только в небо!
ощущать твердую землю, сурово-безжалостную, когда приходится падать.
Евпраксия внезапно была поставлена перед выбором. Ничто не указывало на
то, что должно было случиться, когда она нетерпеливо ждала перемен, их не
было, теперь и вовсе уже ничего не ждала... и вдруг...
ада, своего мученичества.
погружалась в крепкий сон; так вот, в тот раз сон был нарушен нагло и
необычно. Трудно потом было сказать - спала иль не спала она, видела или,
быть может, пригрезилось ейї эїтїо. Допустимо, что и не с неюї эїтїої
случилось, потому как уже за несколько лет оно якобы случилось с одним
беспутным монахом, который сам описал наваждение, положив описанием своим
начало традиции, что с тех пор и без конца присоединяла к диковинному
происшествию людей, даже и гениальных. Еще в Кведлинбурге, где собиралось
все сколько-нибудь редкостное, создаваемое где-либо в монастырских
скипториях, Евпраксия могла бы прочесть книгу лысого беспутного монаха,
могла, да не прочла - какая разница, если ей все равно суждено были
пережитьї тїої сїаїмїоїе? Увидеть в своей башне еще и духа злобы!
отвратительное чудовище, которое лишь отдаленно напоминало человеческое
существо, с худющей длинной шеей, испитым до синевы лицом, черными
глазами, морщинистым узким лбом, плоским носом, огромным ртом, толстыми
губами, коротким заостренным подбородком, козлиной бородкой, прямыми и
острыми ушами, грязными торчащими волосами; зубы его смахивали на собачьи,
затылок сужен клинышком, грудь выпячена и горб на спине, зад отвис и
одежда смердящая. Тело его дергалось какими-то кривыми движениями.
Страшилище схватилось за край ее ложа, сильно затрясло его и начало
кричать: <Ты недолго останешься здесь! Недолго!>
Вильтруд, белела во тьме чистым своим лицом, тихо звала:
выскакивает сердце из груди, как вспомню, что видела... Почему ты не
спишь?
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Орловский Гай Юлий
Русанов Владислав
Фазиль Искандер