духом не ведал ни о дорогах, ни о том, где, и у кого, и как узнать об этой
дороге. Однако он с равнодушной послушностью принял повеление Воеводы, сел
на передний воз рядом с отцом Джованни и веселым Венедиктом, и обоз
тронулся.
она так быстро и стремительно, что вот-вот должна была их догнать, но
Немой улыбнулся ей издалека, махнул успокаивающе рукой, и девушка
возвратилась назад, ибо хотя и не было теперь рядом с нею отца, но не было
и Стрижака, за которого Воевода неожиданно пытался выдать ее замуж;
тревога отодвинулась, но надолго ли?
день, и два, и три, а на четвертый день неожиданно обнаружили, что
очутились снова там, где были на второй или третий день. Еще не веря в это
открытие, они снова тронулись в путь, хорошенько накормив коней травой и
ячменем, но снова после целодневного блуждания оказались там, откуда
выезжали. Получалось так; либо их водил дьявол, становясь преградой в
выполнении священного поручения, либо же морочил им голову этот немой
человек, наученный коварным Воеводой.
тут были слова и про грех, и про кару небесную, и про костры тоже было,
однако Немой лишь улыбался. Доминиканцы намеревались даже применить к нему
силу, для чего отец Брунон, как сильнейший, подошел было к Немому и
толкнул его плечом, но почему-то Немой на ногах устоял, а отец Брунон
очутился на земле, позоря сан свой и звание. Трудно сказать, чем бы все
это закончилось, если бы навстречу домиканцам не попался человек.
неказистым был этот человек и заурядным для отцов доминиканцев. Немой же
узнал человека сразу, потому что это, получалось, была третья его встреча
после встреч на мосту в день прибытия Немого в Мостище и в плавнях, когда
ловили они вместе со Стрижаком Маркерия.
привольная дорога, выехал известный уже Немому убогий оратай, как всегда
сонный и равнодушный, на смешном возке, запряженном колченогой
пепельно-серой лошадкой с длинными ушами, опущенными, как у ленивого пса.
Возок рядом с обитыми железом доминиканскими повозами поражал своей
бедностью и ничтожностью. Это был какой-то беспорядочный ворох старого,
прогнившего дерева, связанного где веревками, где лыком, а где и побегами
лозы, колеса, будто четверо чужих людей, были все неодинаковы, ни одно из
них не имело правильной округлости, из-за чего возок покачивался во все
стороны даже на ровном месте; все в нем словно бы стремилось ехать в
разные стороны, все скрипело, стонало, угрожало развалиться в любой миг,
колеса рвались каждое само по себе, каждое в полнейшей несогласованности с
другим, одно словно бы смотрело на Киев, а другое целилось в Чернигов,
оратай, видно, хорошо знал капризный нрав своих колес, поэтому обе оси в
возке были длинные-предлинные, они простирались далеко в стороны, чтобы
дать колесам полнейшую свободу в их пьяном покачивании, это вроде бы и
облегчало дело лошадке, но одновременно и затрудняло, потому что возок
ехал не только вперед, но и раскачивался в разные стороны, то и дело
угрожая зацепиться за первое попавшееся дерево, и, если посмотреть на него
дольше, создавалось впечатление, будто оратай мертвецки пьян, и кляча его
перепилась, и возок тоже словно бы пьяный.
посматривая на Немого. А может, тому лишь показалось?
как, а вот так-таки так. А только зачем же похваляться? Ежели святой да
божий, и так видно, говорить о том нет надобности.
доминиканцы.
через плечо, небрежно, неохотно, но там была сплошная стена деревьев, и
доминиканцы не отставали:
Немому, приглашая его сесть с ним, как проводника, и Венедикта следовало
бы посадить, тоже ведь славянская душа, как видно, но то ли уж возок не
выдерживал, то ли человек по глазам отцов смекнул, что не пустят они от
себя еще и Венедикта, поэтому взял с собой лишь Немого, развернул возок
довольно легко, почти на том же самом месте, и сразу же перед возком будто
расступились деревья, и дорога открылась широкая и вольная, и оживившийся
оратай крикнул послам, которые уже намеревались обогнать его, чтобы не
плестись за хилой лошадкой: - Вот так и поезжайте! А там - еще так и вот
так, да и будьте здоровы...
всякий интерес к нему, забыли даже про Немого, который остался теперь
позади на пьяном возке, перед послами пролегла дорога длинная и
просторная, даже удивительно было, откуда она такая здесь взялась, и ехали
они по ней день и другой, а на третий день снова очутились на прежнем
месте, только уже не было там ни оратая, ни забранного у них Немого, и
дорога исчезла, и деревья сомкнулись плотно и угрожающе, и нигде ни
единого следа, все напоминало землю сразу же после сотворения мира. Тогда
доминиканцы в отчаянии направились прямо сквозь заросли и все-таки
пробились куда-то там и долго состязались с пущей, чтобы снова оказаться
на проклятом месте.
исчерпания сил, и вечно бы кружились, если бы были бессмертными, да и,
говорят, все чужестранцы, попадавшие в эти пущи, никогда оттуда не
выбирались, и до сих пор еще блуждают и кружатся там их души,
предостерегая тех, кто должен прийти на нашу землю с недобрыми
намерениями.
возле серединных ворот, и еще показалось ему, будто заметил, как на другом
конце моста исчезает возок оратая. Немой пожалел, что вместе с ним не
поехал веселый Венедикт, но это уже было не его ума дело, и он побрел в
воеводский двор и встал перед Мостовиком безмолвный, но вечно преданный,
пришел снова сюда, потому что ему некуда было больше приходить, и Воевода
пробормотал довольным голосом:
Шморгайлику выпало столкнуться с ордой именно под вечер. Перед тем они
долго ехали, держась все время слева от Реки. Солнце переходило каждый
день с левой на правую руку, а там падало за спину, так падало оно и в тот
день, когда невесть откуда сыпануло на них со всех сторон множество
всадников на маленьких крепких конях, и счастье хоть, что среди ордынцев
был один бродник. Ордынцы беспорядочно закричали, целясь из луков в двух
послов, бродник же издалека прокричал, кто такие и чего им здесь нужно.
от других всадников, таким грязным был он и диким на вид.
она ввернула еще несколько своих половецких словец, вельми сходных с
ордынскими, чтобы ошеломить этих глупых всадников, но к чему говорить о
том, чего нет.
одеяние Стрижака, это произвело, видно, надлежащее впечатление, послам,
возможно, и поверили, что у них есть важное дело к самому Батыю, им велено
было остановиться прямо здесь вот, посреди степи в ложбине, и не двигаться
до утра, тем временем ордынцы ощупывали поклажу Стрижака и Шморгайлика, и
хотя Стрижак довольно бесцеремонно отгонял их, но пришлось все же дать
нечестивым малость съестного, лишь после этого отвязались и исчезли в
облаках пыли и сумерках, будто нечистые.
он когда-то и коней и Маркерия, всю ночь покрикивал на Шморгайлика: <Коней
держи!> А тот, быть может, и огрызнулся бы, да страх на него как напал при
появлении ордынцев, так уже и не отпускал больше. Он намотал себе на руки
поводья от всех четырех коней, сидел на траве меж конскими мордами и
стучал зубами. Стрижак дернул как следует из жбана, пытался дремать,
вслушиваясь, как смачно выгрызают кони траву вокруг Шморгайлика, но в
конское фырканье время от времени вплеталась пугливая икота Шморгайлика,
это раздражало Стрижака, ибо он и в себе, где-то глубоко спрятанный,
ощущал испуг, не хотел выпускать его наружу, поэтому злился на воеводского
доносчика и покрикивал на него:
левоокость твоя уже ни для чего не пригодится, внук тьмы египетской и
правнук разрушенного столпотворения.
звуками. Сначала прозвучал - неизвестно даже откуда - писк, к нему
присоединился несмелый свист, а затем отовсюду ударило щебетаньем, птичьим
пением, чириканьем, - все слилось в сплошной гомон, закружило в этом
гомоне землю и небо, все поплыло в невесомости, все обрело летучесть,