занемог желудком. Тогда послал за дерзким дервишем и пообещал, что если
тот поможет, за каждый выпущенный ветер будет дарить ему село. И как
понесло султана! Даже его мать испуганно закричала: <Сын мой! Прекрати; а
то у тебя ничего не останется!>
отцов, с искалеченными навеки душами, уже не имели никакой опоры в жизни,
кроме султана, который лицемерно называл их своими сынами, и не имели
ничего святого, кроме платы за свою кровавую службу и грабежей, коими
всякий раз заканчивали резню. Они жили в огромных казармах - кишласи -
возле Ат-Мейдана и Топкапы, точно монахи, не имели права жениться, все их
имущество было с ними и на них, спали вповалку на войлочных твердых
подстилках, как собаки, за малейшее недовольство их казнили, они не смели
никуда отлучаться на ночь - это тоже грозило смертью. Шли в поход за
султаном, красовавшимся на коне под золотой сбруей, покорные и молчаливые,
опаленные диким солнцем, исхлестанные дождями, утопая в болотах, в тяжелой
войлочной своей одежде, месяцами не высыхавшей от пота и воды, гнившей на
людях, так что уже и тело под нею как бы прело, и смрад над янычарскими
ортами стоял такой тяжелый, как над табуном слонов или над отарами
баранов, которых гнали вслед за войском на убой. Обреченные быть отарой -
были ли они еще людьми, оставались ли в них хотя бы крохи разума, доброты,
благородства? Была только слепая отвага, но, глядя на них, можно было
сомневаться: в самом ли деле отвага - человеческая черта?
беспрерывных воинских упражнений, падали они после Вечерней молитвы на
несколько часов на свои твердые подстилки, как домашний скот. Считались
опорой султана и империи, а спали как бедные ремесленники, не имевшие куда
уйти из своих убогих мастерских; как кожемяки, спавшие среди чанов с
вонючими заквашенными кожами; как медники, которым и по ночам снился
безумолчный звон в ушах; как уличные брадобреи, бравшие всего по одной
акча с человека; как беднейшие армяне, которые с ночи должны были топить
подземные печи хамамов и так и не выходили из-под земли на свет божий; как
нищие подметальщики базаров - ферраши, которые так и спали на своих метлах
под кучами мусора.
освобождение. Когда их гнали на войны, они шли без сопротивления, ибо идти
им было больше некуда; когда другие молились, им тоже поневоле приходилось
молиться; когда кто-то обжирался, они глотали слюну и яростно скрежетали
от голода зубами, думая лишь о том, как бы урвать кусок и себе, ибо
наедались досыта лишь тогда, когда приходили к котлам с пловом после боя и
живым полагалась кроме своей пайки пайка павших. Им по нраву были дерзость
и горький смех их святого Бекташи. Как Бекташи, они могли на этом свете
считать своим только съеденное, да и то ненадолго! Как и у Бекташи, у них
всегда урчало в животе от голода, потому что ели они только после боя, а в
мирное время дважды в день - после утренней молитвы и перед сном. Как-то
Бекташи, голодный как янычар, встретил человека, за которым шли слуги,
хорошо одетые, упитанные - чуть не лопнут. И воскликнул Бекташи: <О аллах,
взгляни на этого человека и возьми с него пример, как надо содержать своих
рабов!> Один человек сказал Бекташи: <Если так будет дальше, мир
перевернется, все станет кверху дном>. - <Что ж, - засмеялся Бекташи, -
может, дно как раз и окажется лучшим!>
угрозой, как бочка с порохом, которая может разломать неприступную
вражескую стену, но также и поднять на воздух своего беззаботного и
неосторожного хозяина.
пышной свадьбы Хатиджи и Ибрагима. За завтраком янычары опрокинули свои
медные миски с пловом, к которому не прикоснулись, и стали изо всех сил
бить в них ложками.
страшным шумом наполнились мрачные янычарские казармы, пространство вокруг
Ат-Мейдана, султанский дворец Топкапы, весь Стамбул. Дворцовая челядь
разбежалась. Капиджии удирали от ворот, которые должны были охранять. В
гареме одалиски перепуганно накрывали головы подушками, чтобы не слышать
этого ужасающего грохота. Мгновенно опустели улицы. Купцы на базарах
закрывали свои лавки. Ремесленники запирали мастерские. И понесся
пугливый, тревожный шепот по всему Стамбулу: <Казан калдырмак!> Как на
погибель, завыли псы. А потом с диким воем выкатилась из казарм живая
зловещая волна и залила Стамбул до самых краев разрушением, грабежами,
уничтожением, огнем и смертью. Все кипело на янычарском дворе Топкапы,
янычары рвались во Врата Блаженства, которые охраняли белые евнухи,
кричали: <Доберемся и туда! Выволочем за косы проклятую ведьму,
околдовавшую нашего султана!> Буйствовали вокруг дворца Ибрагима, посылали
угрозы мерзкому греческому выродку, нахально завладевшему их отцом родным
- падишахом. Затем разбежались по Стамбулу, грабили базары, еврейский
участок Чифутани, снова ломились в пышно разукрашенные Врата Блаженства,
посылая проклятия гяурке, которая рожает их царственному повелителю
недоносков.
снабжавшие город овцами и коровами, боялись сунуться в ворота Стамбула.
Погас огонь под огромными медными котлами на султанских кухнях. Гаремницы
питались одними сладостями из припасов, найденных в кладовых евнухов.
Хуррем не выходила из своего покоя. Не побежала ни к валиде, или к
кизляр-аге, не просила ничьей помощи, не умоляла никого, не проявляла ни
страха, ни отчаянья. Жестоко распекала служанок, обрушивалась на
неповоротливых евнухов, обнимала своих деток, брала на руки то одного, то
другого, целовала, приговаривала мысленно: <Мои дети - султанские дети.
Детоньки мои, детоньки!> Хатиджа ночью убежала из своего дворца и с трудом
смогла добраться до летнего султанского серая в Кара-агаче.
о янычарском мятеже, он прекратил охоту, но не возвратился в Стамбул, а
отправился в Силиврию, сел на свой султанский барк с золотым драконом на
носу и стал прогуливаться в Дарданеллах, созерцая гористые берега, бурые,
понурые и пустынные, как кладбища. Янычары в больших галерах поплыли
султану навстречу и принялись кричать, что он должен им уплатить за три
года службы и вернуть свою отеческую благосклонность, о которой давно
забыл из-за этого подлого грека Ибрагима и окаянной ведьмы, губящей его
драгоценную жизнь своими чарами.
возвращения великого визиря из Египта, куда тот отправился за деньгами.
за них перед султаном. Но что мог сделать этот человек, который не
способен был связать двух слов и единственное, что умел, - это размахивать
саблей под стенами вражеской крепости? Янычары разграбили его дворец,
разграбили и сожгли дворец Ибрагима, ободрали дворец Скендер-челебии,
ушедшего с Ибрагимом уже не в качестве тестя, а в качестве султанского
дефтердара.
мир - пусть дрожит теперь Стамбул и сам султан! Называл султан их своими
сыновьями, братьями, детьми, а содержал как голодных собак - пусть теперь
придет к ним в простой одежде, без пышной свиты, придет пешком и
поклонится до самой земли, а они будут сидеть вокруг котлов с жирной
бараниной и кричать: <Дестур!> - <Берегись!>
единым телом могучим, единой душой неразделимой при султане, теперь их
разрывали, разделяли, раздирали. Ибрагим, с невиданной пышностью
отправленный султаном наводить порядок в Египте, отобрал из янычар только
самых молодых, статных, ибо они нужны были ему не как воины, а как
украшение рядом с молоденькими пажами в белом шелку и шаровидных золотых
шапках.
сопровождении сорока тысяч всадников, а из янычар взял лишь самых
сноровистых в искусстве охоты, остальных же бросил в Стамбуле, возле
постного плова. А между тем даже титулы у янычар свидетельствовали, что
все они прежде всего охотники: то ли людоловы, то ли звероловы -
сейбаибаши, загарджибаши, самунджубаши, - старшие над конями, над псами,
над хищными птицами.
полакомится дичью, а оставшимся в Стамбуле ни милостей, ни денег, ни
добычи.
Пока Сулейман топтался со своими спахиями под стенами Родоса, янычары
Ферхад-паши утихомиривали восточные провинции, где бунтовали кызылбаши,
армяне и туркменские племена. Очистили землю от людей и от богатства так
тщательно, что долго еще предстояло ей лежать пустой и разоренной, сами же
они с переполненными кожаными мехами для хранения добычи прискакали с
драчливым Ферхад-пашой на Родос, улучив именно тот момент, когда войско
уже входило в побежденную крепость и настал великий час грабежа. Однако
грабить было нечего! Только голые камни да безмолвная чума!
покорно ждать, кого из них приберет безмолвная смерть, и завистливыми
взглядами провожали счастливцев, уходивших за море или хотя бы под Эдирне.
Ферхад-паши.
Только-только возвысив мерзкого грека Ибрагима до звания великого визиря,
он вывел из визирского дивана Ферхад-пашу и послал его санджакбегом в
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Лукин Евгений
Бажанов Олег
Круз Андрей