которым она делала теперь все, что хотела: укладывала в корзину с перьями,
бродила с ним по улицам, заставляла служить ее прихотям; обращалась с ним
иногда как с собакой или куклой, иногда как с любовником. Точно лакомая
снедь, точно жирный кусочек рынка, принадлежало ей это золотистое тело,
которым она распоряжалась, словно изощренная распутница. Но хотя девчонка
получала от Майорана все, что ей было нужно, и водила за собой, как
покоренного гиганта, она не могла помешать ему наведываться к г-же Кеню.
Она измолотила Майорана своими крепкими кулачками, но он, кажется, этого
даже не почувствовал. Едва Кадина, повесив себе на шею лоток, уходила
торговать фиалками на улицах Новый мост и Тюрбиго, Майоран начинал кружить
подле колбасной.
и, стоя перед прилавком, ел их, заливаясь бессмысленным смехом. Увидев
прекрасную колбасницу, он приходил в восторг и хлопал от радости в ладоши.
Затем начинал прыгать и пищать, точно ребенок перед лакомством. Первое
время Лиза боялась, как бы он не вспомнил о том, что было в подвале.
радостнее хихикал. Лиза вполголоса продолжала:
хлопая себя по затылку.
чуть помедленней: "Красивая, красивая, красивая". Лизу это необычайно
трогало. Она потребовала у Гавара, чтобы он не увольнял Майорана.
ласкала его шею под подбородком, приговаривая, что он хороший мальчик.
Рука ее медлила, холодея от тихого наслаждения; эта ласка снова стала для
Лизы дозволенным удовольствием, выражением нежности, которую великан
принимал, как младенец. Он напрягал шею и закрывал глаза от блаженства,
точно животное, когда его гладят. А прекрасная колбасница, желая оправдать
в собственных глазах столь благопристойное удовольствие, разделяемое с
Майораном, убеждала себя, что так она искупает удар кулака, оглушивший его
в подвале для живности.
решался туда заглянуть, чтобы пожать руку брату, хотя Лиза хранила ледяное
молчание. Флоран даже изредка приходил к ним обедать по воскресеньям.
Тогда Кеню всячески старался развеселить общество, но тщетно: обед
проходил вяло. Кеню ел плохо и под конец начинал сердиться. Как-то
вечером, выйдя из-за стола после одной из таких холодных семейных трапез,
он почти со слезами сказал жене:
находишь во мне перемен? На меня словно тяжесть какая-то навалилась. И
тоска берет, а с чего - сам не знаю, честное слово... Объясни мне, что это
такое?
Между тем наши дела идут неплохо, особенных огорчений у меня нет, живу
себе помаленьку, как всегда. Да и ты, дорогая, стала сама не своя, ты
что-то хандришь... Если это будет продолжаться, я позову доктора.
видишь ли, что сейчас в воздухе носится какая-то зараза... Все в нашем
квартале прихварывают...
хватает!
пение закипающего жира, звон котелков. К тому же она таким образом
оберегала его от нескромных излияний мадемуазель Саже, которая теперь
проводила все утро в колбасной. Старуха задалась целью запугать Лизу и
заставить ее принять решительные меры. Сначала она ухитрилась вызвать Лизу
на откровенность.
право, лучше бы им заниматься своими собственными делами... Знали бы вы,
дорогая госпожа Кеню... Нет, я никогда не осмелюсь повторить вам то, что я
слышала.
она выше всяких сплетен, мадемуазель Саже шепнула ей на ухо, перегнувшись
через колбасы на прилавке:
нее единственный способ держать Лизу в руках. Когда колбасница рассказала
всю правду, - тоже из тактических соображений, чтобы иметь в резерве
человека, который осведомлял бы ее о пересудах в квартале, - старая дева
поклялась, что будет нема как рыба и не проговорится даже на плахе. Теперь
она вволю наслаждалась этой драмой. Она каждый день поставляла в колбасную
новые тревожные известия.
опять слышала в требушином ряду, как две женщины толковали об известном
вам деле. Не могу же я говорить людям, что они врут, сами понимаете. Меня
бы подняли на смех... Слухом земля полнится. Теперь уж молву не заглушить.
Все непременно откроется.
атаку. Она явилась совершенно перепуганная, дождалась, всячески выражая
нетерпение, пока в лавке никого не осталось, и прошипела:
Лебигра, - вы послушайте только! - теперь запаслись ружьями и ждут лишь
удобной минуты, чтобы опять затеять то, что было в сорок восьмом году.
Разве не больно смотреть, как господин Гавар, такой почтенный человек,
богатый, влиятельный, путается с голытьбой! Я-то хотела предупредить вас
насчет вашего деверя!
раззадорить старуху.
идешь по улице Пируэт, слышно, как они орут. Они, знаете, не стесняются.
Вы, верно, помните, как они пытались втравить в это дело вашего мужа... А
патроны, которые они изготовляют, - ведь я вижу все из своего окна, - это
тоже пустяки? В конце концов я говорю это ради вашей же пользы.
вздору!
только об одном и толкуют. Говорят, если полиция их накроет, окажется
много скомпрометированных людей. Вот хотя бы господин Гавар...
сумасброд, поделом ему и мука.
девере, например, - коварно продолжала старуха. - По-видимому, ваш деверь
у них главный... Это для вас крайне неприятно. Мне вас очень жаль: ведь, в
сущности, если полиция сюда явится, она преспокойно может прихватить и
господина Кеню. Два родных братца - что на руке два пальца.
Мадемуазель Саже попала в самую точку и пробудила все ее опасения. С этого
дня старуха то и дело приносила слухи о ни в чем не повинных людях,
брошенных в тюрьму за то, что у них укрывался преступник. По вечерам,
когда мадемуазель Саже ходила за смородинной наливкой к Лебигру, она
пополняла свои агентурные сведения для следующего утра. Правда, Роза не
отличалась болтливостью. Старухе приходилось рассчитывать на свои
собственные глаза и уши. Она отлично заметила пристрастие Лебигра к
Флорану, его старания удержать и привлечь этого человека, столь мало себя
оправдывавшие, поскольку Флоран не был выгодным клиентом. Это тем более
удивляло мадемуазель Саже, что она не могла не знать, как сложились
отношения обоих мужчин с прекрасной Нормандкой.
продать?.. - размышляла мадемуазель Саже.
банкетку в отдельном кабинете, жалуясь, что смертельно устал от беготни по
предместью. Мадемуазель Саже окинула быстрым взглядом его ноги. На
башмаках Логра не было ни пылинки. Старая дева усмехнулась и, поджав губы,
унесла Свою бутылочку с наливкой.
находилось очень высоко, значительно выше, чем соседние дома, и служило
для мадемуазель Саже неистощимым источником удовольствия. В любой час дня
она, как в обсерватории, занимала свой пост, откуда следила за всем
кварталом. Сначала она досконально изучила, вплоть до самых незначительных
предметов, все комнаты, расположенные прямо, направо и налево перед ее
окном; она могла бы подробнейшим образом рассказать о привычках жильцов, о
том, дружно ли живут муж и жена, сводят ли они концы с концами и что едят
на обед; она знала даже, кто ходит к ним в гости. Кроме того, отсюда ей
хорошо был виден Центральный рынок, так что ни одна обитательница квартала
не могла незаметно для мадемуазель Саже перейти улицу Рамбюто. Она
достоверно знала, откуда и куда идет эта женщина и что она несет в
кошелке, знала историю ее жизни, какие у нее муж, дети, платья и доходы.
Ага! Вот идет г-жа Лоре; она старается дать своему сыну солидное
образование; а вот г-жа Гютен - бедняжка, ее совсем забросил муж! А вон
дочь мясника, мадемуазель Сесиль, у которой такая золотуха, что ее никак
не удается выдать замуж. Прежде мадемуазель Саже продолжала бы целыми
днями нанизывать такие мысли, лишенные значения, и находить необычайное
удовольствие от ничем между собой не связанных мелких фактов, которые не
Володихин Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Трубников Александр
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс
Флинт Эрик