уехать подальше. Тут он слишком уж близко от Иного Места, слишком близко к
древнему мосту, входу туда. Иногда он задумывался, не вернуться ли туда, и
часами просиживал у реки, раздираемый сомнениями. Он ненавидел то, во что
превратилась его жизнь, но в нем прочно укоренился страх и удерживал его.
Нет, надо бежать от искушения.
полях, пробавлялся случайной работой, но все время двигался на восток.
Темными ночами его преследовали кошмары - волки, чудовища, искаженное лицо
Котт, цепкие ветки деревьев. Он нигде долго не задерживался. И не
чувствовал никаких сожалений, никакой тоски по прежней жизни, по родным, с
которыми расстался. Душный ужас воспоминаний не оставлял для этого места.
первобытный человек. Как-то в темном проулке на него набросились двое. В
руке одного блеснул нож. Когда он ушел оттуда, оба лежали в крови без
сознания - его тело словно само отразило нападение. На деньги из их
карманов он купил билет на теплоход и на следующее утро отправился в
плавание, увидев море во второй раз в жизни.
то тут, задерживался на какое-то время, а затем отправлялся дальше. Его не
покидало ощущение, что он не должен оставаться на одном месте. Порой в
сумерках ему казалось, что за ним следят, и если он был под открытом
небом, то видел (или ему только казалось?) силуэты, мелькающие в ночи. В
конце концов он возненавидел деревья и леса, возненавидел пустынность и
все чаще задерживался в больших городах. Да и заработать там можно было
больше.
влечет к огоньку свечи. Но утром лицо всегда оказывалось не тем, которое
он хотел увидеть, и он тихонько уходил, оставляя ее досыпать. Длилось ли
это ночь или целый месяц ночей, конец был всегда один, и он испытывал
только отчаяние и растерянность. Вот тогда стопка успокаивала его,
возвращала ясность зрения.
Зачастил по барам, стал завсегдатаем в полдесятке городов - крупный
молчаливый мужчина у конца стойки. Ему тогда еще не исполнилось двадцати.
Его могучее тело начало жиреть и обвисать, он утрачивал закаленность, хотя
руки у него оставались могучими. И он стал охранником, вышибалой,
профессиональным амбалом. Часто достаточно было его взгляда, чтобы драка
прекратилась, но дважды его увольняли за излишнее применение силы, а один
раз даже привлекли к суду, и тюрьмы он избежал только благодаря удаче и
формальным зацепкам. Он смутно понимал, что его нравственные понятия не
годились для этого мира, что его представления о добре и зле не совпадали
с представлениями людей, окружавших его тут. Но бутылка все упрощала.
было неладно, движение за гражданские права боролось, чтобы выжить. Трут,
ждущий искры, чтобы вспыхнуть.
двуколки растягивались почти на милю. Как-то утром старика Пата Фея нашли
мертвым среди лютиков на нижнем лугу: лошади тыкались мордами в его труп,
а его губы застыли в улыбке. А вскоре сердце Агнес Фей остановилось, когда
она качала воду в ведро, - прежде это было обязанностью Майкла.
хотя и все больше отдалявшиеся друг от друга. Старики, чьи груди сверкали
медалями, стояли рядом со стариками, которые когда-то с оружием в руках
выступали против таких, как они. Больше это не имело значения.
Нашел его Шон, а потом выпил полбутылки виски, чтобы унять дрожь в
пальцах. Лицо Муллана было искажено ужасом, глаза выпучены, губы оттянуты,
открывая десны. Точно его напугали до смерти, говорил Шон.
Она вообще никогда ему не нравилась. Он прокопал дренажные канавы к реке,
вырубил и выжег подлесок, повалил дубы и ольху, росшие по берегам. Скоро
там уже паслись овцы, пощипывая сочную траву.
Феликса и Плутона.
хозяйничала стая одичавших собак - одна за другой пропали три овцы. И он
провел не одну ночь, сидя там с дробовиком на коленях. Иногда он вроде бы
что-то слышал, замечал краем глаза какое-то движение. А один раз что-то
большое и темное, разбрызгивая воду, перешло реку, и он так растерялся,
что забыл про дробовик. После этого низина опустела и начала вновь
зарастать медленно, но неумолимо.
горе, как ни странно, относилось не к ним, а к тому, что они знаменовали -
концу жизненного уклада. Более старого, более близкого к земле и тому, что
растет на ней. Теперь ему пришел конец, и стране предстояло быть
поруганной новыми методами ведения сельского хозяйства и нескончаемой
партизанской войной. Его дом, родной край, какими он их знал, скоро
исчезнут навсегда.
гнедая кобылка выплыли из ледяной утробы реки, он здесь, в Лондоне.
Преждевременно состарившийся мужчина, бармен и сторож в одном лице, с
кашлем курильщика и тридцатью лишними фунтами плоти. Проваленные глаза
убийцы, нос боксера, синие узлы вен на толстых ручищах, красные прожилки
пьяницы на носу и щеках. Мальчик, которым он был, и даже лесной житель,
который охотился вместе с Котт, принадлежали другому веку, другому миру, и
ни они, ни чудовища и чудеса, среди которых они жили, уже никогда не
вернутся.
летняя ночь тяжело нависала над оранжевыми уличными фонарями.
выглянул наружу.
что его чувства вновь обострились, что к нему возвращается былая
настороженность и дарит ему еще пару глаз. Он ощущал невидимое.
сладкую вонь тления и понимал, что они побывали тут.
фонарей, но повсюду тени.
Или это месть, жажда крови того, кто ранил их возлюбленный лес?
картины возвращались в его сознание из иной жизни, когда он был кем-то
другим в немыслимом месте. Он бросил там Котт. А может быть, и Розу. Эта
боль была достаточно реальной.
превратились в одно мучительно прелестное лицо. А может быть, так и
обстояло дело. Может быть, "поиски", которым он посвятил себя, с самого
начала были нелепостью.
Простыня соскользнула, и он увидел алмаз пота в ложбинке между ключицами.
Он не открыл окна, несмотря на ее недоуменные протесты.
надвигалось. Да, нечестно. Но, пожалуй, он спохватился слишком поздно. Его
запах прилип к ней. Он пометил ее.
соскользнула еще больше, открыв изгиб ее полного белого бедра и черную
тень под ним. Ее тело было мягким и обильным, совсем не таким, как у Котт.
Ни шрамов, ни ороговевших подошв, ни сломанных грязных ногтей.
взгляде, в груди у него ширилась боль, и он закрывал горящие глаза.
год сменялся другим?
засыпаю и вновь переживаю его, сменив фон".
очень веселом настроении. Он заметил, как они машинально обошли стороной
затененный угол, и понял, что темнота там не пуста. Он угрюмо улыбнулся,
протянул руку за новой сигаретой, но передумал.
уволочь его, как бы он ни вопил, назад в лес, точно какого-то современного
Фауста?
тихие ночи у костра, и Котт в его объятиях. Вспомнил великолепные утренние
зори, пощипывающий морозец, пьянящий восторг охоты по первому снегу. Лицо