страха, Настя глядела в темный угол. Она засмеялась, но смех прозвенел
жалобой.
опять засмеялась, и опять сорвалась.
прости меня. - Она быстро перешла зимницу, ища сесть, и, не найдя, опус-
тилась на колени, возле самого диванчика. - Сразу прости меня, без
объяснений... ладно? - и дотронулась до его колена, выдавшегося из-под
шинели, словно хотела пробудить его молчанье. - У меня нехорошо там... -
отвернулась в сторону.
на коленях.
спас. Жутко было... Он меня два раза спас!
он. - Я спал тут...
сяц скоро! - был жалостен и хрупок ее голос, и каждое слово звучало воп-
росом. - А ведь я одного тебя хотела... - искренно и тихо прибавила она.
Слабые пальцы ее огрубевшие, от порезов и работы, комкались в кулак и
порывисто распрямлялись.
сказал? Юда - дрянь... Как ему жить не стыдно! Ты ему не верь, не надо!
и звонко засмеялась: - он спас меня, Мишка. А ты бы вот, наверно, не
спас! Вода-то ведь холодная, темная... - она зябко подняла плечи. - Ну,
а что ты ему сказал?
ясь на здоровом локте.
ведь одного тебя хотела! Ты теперь такой, на тебя все смотрят... Ты даже
и сам себя не знаешь. Тебя описать, так не поверят!.. Я тебя даже в мыс-
лях поднять не могу... И ты, если захочешь, ты все можешь! Вот ты убил
этого... забыла, мне Мишка про него рассказывал. И ты еще можешь, я верю
тебе, у тебя лицо такое... И мне все в тебе дорого! - трудно было понять
ее волненье: плачет она или смеется.
Настину речь. - Ты когда говоришь, мне вот тут спирает... уйди, - он до-
садным кивком показал себе на больное плечо.
вянному, наслеженному настилу пола резкий угольчатый узор. В углу висел
глиняный рукомойник, из него капало в бадью. Звук капели походил на сту-
чанье маятника.
- Ты тогда на крыше стоял, а я подглядывала за тобой из-за занавески.
Ужасно боялась, что упадешь... Я ведь тогда не знала тебя, а боялась.
Вот и теперь, сердце замирает, глазам больно глядеть на тебя... Ты Кату-
шина помнишь? Он к маме ходил, чуть не всю жизнь ходил, ты знал про это?
Придет, сядет у кровати и сидит... Я вот таких не понимаю, и Мишку не
понимаю, - как воск делается от одного слова! По-моему, любовь - это
когда страшно... Вот точно птица в клюве несет... а вдруг уронит? тогда
страшно... - казалось, она бредила на яву, и Семен отвел глаза, точно
трусил ее черных глазных впадин. - Вот и ты, не упади, смотри!.. Слушай,
ты, когда убивал, тебе было страшно? Было или нет, говори! Как ты его
убил?..
ные, Настя. У нас не по вашему это делается, мы не каемся. Убит, - зна-
чит нужно было! - было заметно, что Семен говорит об этом с трудом.
она.
ложилась морщинка заботы.
сосредоточенность и робость. В отношениях к Семену, которого продолжала
навещать, явилась молчаливая наблюдательность, наружно-нежная заботли-
вость. В приходы Насти его лицо делалось серо и неприветливо. Настя при-
ходила прибрать землянку, носила обед, сидела возле - как и Катушин! -
но сама сходства этого не замечала. Иногда полускрытая улыбка обегала ее
губы. Иногда, напротив, омрачалось вдруг ее смуглое, только что пророзо-
вевшее смущеньем, лицо, - натыкалась память на стремительную страсть Жи-
банды, который вернется не сегодня-завтра и разбудит ее от ее обманчиво-
го сна.
зимницу, собрались барсуки. Жир в черепке пылал ярче и трескучей, чем
обычно. Жарко натопленная печь разливала расслабляющую духоту, насыщен-
ную сверх того запахом вчерашней еды, мокрых шинелей и острыми испа-
реньями усталых ног. Весь день прошел в работе: во исполненье Семенова
плана усложняли доступы к барсуковскому месту новыми сетями западней и
ям. И потому, что пищей у них были лишь капуста, хлеб и вода, употреб-
лявшиеся в изобильи во всяких смесях, ныне, расположась всюду - сидя и
лежа, следили они с хмурой мечтательностью за изголодавшимся воображени-
ем: о мирном житии, о махорке, о женской ласке, о жирных щах. Дмитрий
Барыков, босой и нечесаный, лениво растягивал гармонь, но сипела та как
в простуде, и не удавалась песня.
накаленным шилом самодельную трубку. Он сидел на корточках возле печки,
шипящие струйки дыма шли от его рук.
под лавку. Опять заступила место тишина, земляная, самая тихая.
гами на полу, и кротко зевнул. - Пострелять ба... долгоухого видал даве.
нов я тебе не дам.
весине Гарасимово шило, да стучал в стене домовитый древоед. Внезапно -
говор и шум за дверью. Люди прислушались. Петька Ад сонно уставился на
дверь. - Они вошли чуть не все двадцать два сразу, свежих от морозца,
отряд Жибанды, - щурились на пламя. Остававшиеся встретили вернувшихся
восклицаньями и расспросами. Первым вошел Юда в папахе, заломленной на-
зад.
и подмигнул своей догадке, опуская глаза. - Как попрыгиваешь, дядя Вин-
тиль?
Стафеев. - Курева-то привез хоть, чорт табашный?
лопал Прохора по плечу. - Не плакуй, папаша, привез, привез! И мясца
захватил кстати...
никто не внял.
Семена и малыми горстями, точно дразнил, стал высыпать на стол махорку
из карманов, из какой-то тряпки, отовсюду, где есть место. - Доброта
сердца!..
- Мясо-те вели на кухню отнести...
гоном. Петька Ад сыпал прибаутками. - Уже через минуту, когда вошел Жи-
банда, не узнать было зимницы. Колебались тяжкие слои махорочного дыма,
даже мешали глазу видеть. Не торопясь ни с мясом, ни с вином, плодами
мечтаний мучительно-долгих недель, барсуки наслаждались крепкими затяж-
ками едкого, крупно-зернистого самосада. Гул голосов стал глуше и похо-
дил на удовлетворенное урчанье. Всякий из новоприбывших ухитрился найти
себе место. Брыкин сидел на вытянутых ногах Петьки Ада, который, лежа
прямо на полу, с видом истинного блаженства сосал дым из огромной, по
росту ему самому, самокрутки. И чем обильней валил дым и вспыхивала ог-
нем бумага, тем больше соловели золотушные Петькины глаза.
баке над самым Петькой, и толкнул Петьку ногой в бок. Но тот не услышал,
вытягиваясь в одну прямую вместе со струйкой дыма. - Всю махорку один
выкурит! - и опять толкнул.
шок. Подобье усмешки расправило ему ненадолго жестокие складки, бежавшие
от тонкого носа к широкому рту.
для Семена спросил он, крепко пожимая Семенову руку. - Зашел, а там ров-
но занавески висят, не пройти...
точно под холодным ветерком, набежали одна на другую. Она неумело скру-
Афанасьев Роман
Андреев Николай
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Маккарти Кормак