причем благополучию не только материальному - Елена Львовна не была
вульгарной стяжательницей; семейное благополучие, как она его понимала,
должно быть гармоничным и всесторонним - комплексным, как теперь принято
выражаться.
карьере мужа, воспитывала дочерей, и воспитывала не так, как "воспитывают"
сегодня иные матери. Следила за их чтением, развивала вкус, старалась
привить определенные нравственные принципы. Тактично, ненавязчиво, умно.
Нет, по совести - ее давно уже ни в чем нельзя было упрекнуть. И судьба,
словно в награду (хотя в воздаяние за добрые дела Елена Львовна не верила
точно так же, как и в возмездие за дурные), судьба была с нею щедра. Раньше
или позже, но ей неизменно удавалось достичь всего желаемого. Муж
продвигался вверх по служебной лестнице, удачно вышла замуж старшая дочь
(Елене Львовне, правда, до сих пор было не совсем ясно, любит ли Света
своего Кострецова, но Кострецов-то ее явно любит - это куда важнее); младшая
тоже не давала пока особых поводов для беспокойства. В том, что и Вероника -
с ее внешностью и другими данными - сможет найти себе достойного мужа, можно
было не сомневаться. Словом, жизнь семьи Ратмановых катилась по хорошо
смазанным рельсам. И все это время - все эти последние десять лет -
безостановочно и неумолимо отсчитывал дни невидимый, неосязаемый, но от
этого не менее действенный механизм возмездия.
милостива, отняв у нее дар предчувствия. Да и какое могло тут быть
предчувствие? Что может предчувствовать человек в заминированном доме, если
он не слышит, как где-то в фундаменте тикают колесики и рычажки взрывателя?
Он ничего не слышит, ни о чем не догадывается, и смысл случившегося доходит
до него слишком поздно - когда начинают рушиться стены, за миг до того
казавшиеся такими прочными, такими надежными...
неожиданно для нее, внезапно и катастрофически. Лишь в тот день, когда Ника,
еще в наивном неведении, рассказала дошедшую до нее стороной, через
невообразимый лабиринт совпадений, историю Ярослава Ратманова, - лишь в тот
день впервые поняла Елена Львовна, какую страшную шутку сыграла с нею щедрая
и милостивая к ней судьба.
дочь, вдобавок не имеющую к той давней истории никакого отношения, - делало
случившееся особенно страшным для Елены Львовны, словно бросая на всех
зловещую тень нависшего над ними рока. Пусть бы страдала она сама, ей есть
за что платить, но Ника?
какую-то надежду, моля неизвестно кого, чтобы дочь ни о чем не догадалась,
чтобы хоть ей не пришлось страдать. Но надеяться было глупо, она уже и сама
это понимала.
трагически запоздалом споре с собственной совестью - искать какие-то
оправдания своему поступку, какие-то доводы, способные подтвердить
правильность ее тогдашнего решения. Но доводов уже не находилось, оправданий
не было. Никаких оправданий.
любовь к мужу, страх потерять его, стремление сохранить отца хотя бы для
Светы. Все это пустое. Есть вещи, которых нельзя оправдать даже любовью; она
не должна была - просто не имела права - продолжать любить человека,
хладнокровно поставившего ее перед таким страшным выбором. А вот она любила,
продолжала любить; сама низость ее измены, бессмысленной, случайной, вдвойне
мерзкой именно потому, что муж в это время был на фронте, усугубляла в ней
чувство вины, желание как-то искупить, что-то поправить... Господи, как
будто еще оставалось что поправлять!
права надеяться на эту милость, на снисхождение. Однако Елена Львовна
надеялась - уже вопреки очевидности. В тот день Ника действительно ничего не
заподозрила, поверила в сердечный приступ, но скоро с ней начало твориться
неладное - она стала молчаливой, рассеянной, то часами не выходила из своей
комнаты, то, напротив, увязывалась за матерью, куда бы та ни пошла, словно
желая и не решаясь о чем-то заговорить. Иногда Елена Львовна ловила на себе
ее взгляд - и всякий раз Ника поспешно, словно уличенная в чем-то, отводила
глаза...
уехать, думала она, за этот месяц Ника может успокоиться, забыть о своих
подозрениях, и все обойдется...
Болховитиновой: "С Вероникой неблагополучно, желательно ваше присутствие". В
тот же день они вылетели из Куйбышева самолетом.
заметила в Нике признаки глубокого стресса, и выразила удивление, что она,
мать, могла уехать в отпуск, не попытавшись выяснить, что происходит с
дочерью. Елена Львовна промолчала. Не могла же она сказать, что фактически
бежала от дочери, не в силах больше выносить этот молчаливый поединок.
потрясло Елену Львовну едва ли не больше, чем оставленная дома записка.
Записку девочка могла написать сгоряча, не подумав; но до какой степени
нужно было потерять доверие - и уважение - к матери, чтобы, не сказав ей ни
слова, прийти со своей бедой к учительнице, чужому, в сущности, человеку...
впервые посетило ее странное, никогда ранее не испытанное чувство предельной
пустоты и ненужности всего решительно. Сначала это было лишь мимолетное
ощущение, но затем оно стало возвращаться все чаще, все продолжительнее.
Жизнь блекла, обесцвечивалась, теряла вкус и запах. Она попросту теряла
смысл. Ради чего ей теперь жить? Ради чего и для кого?
было - да и какая любовь могла бы оправдать подобную жертву? Света, которой
она тогда хотела сохранить отца, выросла чужой. Ей и в голову не придет
осудить мать за поступок со Славой, настолько они ей безразличны. Оба - и
мать, и брат. А Нике - не безразличны. И осудила ее именно Ника. Именно Ника
- младшая, любимая - судит ее теперь, судит, и выносит приговор, и казнит...
вокруг, она словно оказалась в каком-то вакууме. С мужем они почти не
разговаривали, потому что говорить с ним о главном было выше ее сил, а все
остальное не имело больше никакого значения; конечно, они обменивались
какими-то словами, но говорить им было не о чем. Иван Афанасьевич сразу
вернулся на работу - сказал сотрудникам, что поездка оказалась неудачной,
жена простудилась, да и самому надоело бездельничать, - и пропадал в
министерстве до позднего вечера. Наверное, ей тоже лучше было бы выйти на
работу, не дожидаясь окончания отпуска, но она знала, что это вызовет
недоумение, догадки, сплетни. Очень может быть, там уже и так о чем-то
догадываются, - Болховитинова звонила в редакцию, чтобы узнать, на какой
теплоход у них была путевка. Можно себе представить, какие пошли пересуды:
звонят из школы, не иначе с дочерью чепе...
самыми необходимыми покупками. Она готовила, убирала и без того сверкающие
чистотой комнаты, смахивала невидимую пыль с полированных поверхностей,
продирала ворс ковров утробно воющим хоботом пылесоса. А чаще всего просто
сидела в опустевшей комнате Ники - и вспоминала, вспоминала, вспоминала...
услышала за собой торопливые мужские шаги. Она не оглянулась и не стала
задерживаться, даже поторопилась было задвинуть дверь лифта, но незнакомец
воскликнул: "Виноват!" - и с подозрительной ловкостью очутился рядом с нею.
панели управления.
скажет: "Я выхожу раньше", но незнакомец кивнул и нажал кнопку с шестеркой.
Елена Львовна отвернулась. Что-то в облике незнакомца показалось ей
странным, но что именно - определить было трудно. Не выдержав, она еще раз
бросила на него взгляд - человек как человек, лет под тридцать, в коротком
непромокаемом пальто с поднятым воротником и довольно лихо сдвинутой на
бровь модной тирольской шляпчонке с полями в два пальца шириной. Она снова
отвернулась и только потом сообразила, что придает этому подозрительному
типу такой необычный вид. Загар, конечно. Прочный, профессиональный загар,
какого не приобретешь за месяц отпуска.
загорелый последовал ее примеру. Когда же она убедилась, что он идет за нею
по пятам, ей попросту стало страшно.
с удивлением. - Вы - в эту квартиру?
Игнатьев, вы, может быть, слышали... от Ники.
вернулся в Ленинград, чтобы уладить вопрос с отпуском. А там меня
задержали...
начала шарить в сумке, отыскивая ключи. - Однако что ж мы стоим, зайдемте...
жаль, что вы не познакомитесь с мужем, он сейчас на работе...
выпьет. Елена Львовна торопливо вышла на кухню, поставила на газ кофейник и
Андреев Николай
Прозоров Александр
Семенова Мария
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Сапковский Анджей