призраками. Им тоже одиноко, и они ищут, с кем поговорить.
Я часто перечитываю твои письма в такие одинокие мучительные ночи. Большая
часть того, что приходит снаружи, приводит мой рассудок в смятение, и лишь
мир вокруг тебя, который ты описываешь в свих письмах, как нельзя лучше
меня успокаивает. Так странно, не знаю, почему так.
Поэтому я их читаю по несколько раз, и Рэйко тоже по несколько раз их
перечитывает. И мы говорим с ней вдвоем о том, о чем в них написано. Мне
очень понравилась история об отце Мидори. Мы с нетерпением ждем твоих
писем, которые приходят раз в неделю, как одного из наших немногих
развлечений - письма здесь развлечение.
Я тоже стараюсь выбирать время и писать, но стоит взяться за бумагу, и
руки опускаются. Это письмо я тоже пишу, собрав все свои силы. Рэйко
отругала меня за то, что я не посылаю ответа.
Но ты не пойми меня неверно. Я очень много чего хочу тебе сказать, много
чего сообщить. Но на бумагу эти вещи выходить не хотят. Из-за этого писать
письма для меня необыкновенно мучительно.
Девушка по имени Мидори, похоже, очень забавный человек. Прочитав это
письмо, я сказала, что ты ей, похоже, нравишься, а Рэйко сказала :
"Естественно, мне тоже Ватанабэ нравится".
Последнее время мы каждый день собираем белые грибы и каштаны и едим их.
Все время едим кашу с каштанами или с грибами, но очень вкусно и не
надоедает. Но Рэйко, как и раньше, ест совсем мало и только курит без
конца. Птички живы и здоровы, кролики тоже. Пока."
Через три дня после того, как мне исполнилось двадцать лет, пришла посылка
от Наоко. Внутри были свитер винного цвета и письмо. "Поздравляю с днем
рожденья", писала Наоко.
"Желаю тебе счастливого двадцатилетия. Мои двадцать лет, похоже,
закончатся мерзко, но если ты будешь счастлив и за себя, и за меня, то
радостнее для меня ничего, наверное, и быть не может. Я искренне так
считаю.
Этот свитер мы с Рэйко связали вдвоем по половине. Если бы я вязала одна,
то управилась бы, наверное, где-то к дню святого Валентина. Та половина,
что получилась получше, это ее, а та, что не получилась, моя.
У Рэйко все так хорошо получается, что, глядя на нее, мне за себя
становится стыдно. Мне ведь совершенно нечем похвастать перед другими.
Пока, не болей."
Была там и коротенькая записка от Рэйко.
"Как жизнь? Для тебя Наоко, может быть, и создание, подобное высшему
счастью, а для меня она не более чем никудышная неумеха. Ну ничего, свитер
к сроку с грехом пополам довязали. Как он тебе, нравится? цвет и рисунок
мы выбирали вдвоем. С днем рожденья тебя."
Нельзя сочувствовать самому себе
1969-й год вспоминается мне как какое-то непроходимое болото. Глубокое и
топкое болото, где при каждом шаге кажется, что сапог вот-вот соскользнет
и останется в трясине. Со страшным трудом шагал я по этому болоту. Ничего
не было видно ни спереди, ни сзади. Всюду тянулось лишь это мрачное болото.
Даже время плелось медленно, в такт моим шагам. Люди вокруг были уже
где-то впереди меня, и только я со своим временем барахтался в болоте.
Мир вокруг меня сильно изменился. Умерли многие люди, начиная с Джона
Колтрейна. Люди орали о перевороте, и казалось, что переворот этот уже не
за горами. Но все эти события были не более чем бестелесным, совершенно
бессмысленным фоном.
А я лишь проживал день за днем, низко склонив голову к земле. Все, что
отражалось в моих глазах, было лишь болото без края и конца. Я поднимал
правую ногу и делал шаг, потом поднимал левую ногу и делал еще шаг. Я даже
не понимал, где я точно нахожусь. Я не был даже уверен, в ту ли сторону я
иду. Я просто передвигался шаг за шагом, потому что не идти никуда было
нельзя.
Мне исполнилось двадцать лет, из осени я вступил в зиму, но никаких
мало-мальски значимых перемен в моей жизни не было. Без всякого энтузиазма
я ходил в университет, три раза в неделю выходил на работу, временами
перечитывал "Великого Гэтсби", по воскресеньям стирал и писал длинные
письма Наоко. Иногда я встречался с Мидори, и мы вместе ужинали, ходили в
зоопарк, смотрели кино.
Магазин Кобаяси был успешно продан, и она и ее сестра сняли двухкомнатную
квартиру вблизи от станции метро М"гадани и стали жить там. Мидори
сказала, что когда сестра выйдет замуж, она оттуда съедет и снимет другую
квартиру.
Как-то раз она позвала меня туда, и я у них пообедал. Это была чистенькая
квартирка на солнечной стороне, и жить Мидори там, похоже, было куда
уютнее, чем когда она жила книжной лавке.
Нагасава несколько раз зазывал меня пойти поохотиться на девочек, но я
каждый раз отказывался, говоря, что занят. Все казалось чересчур
утомительным. Конечно, переспать с женщиной мне хотелось. Но стоило
вспомнить весь процесс выезда на ночную улицу, поглощения спиртного,
поиска подходящих подруг, болтовни и перехода в мотель, и становилось
тошно. Я вновь и вновь поражался, каким человеком должен был быть
Нагасава, который не проявлял ни утомления, ни раздражения, без конца
повторяя эти действия.
Может оттого, что я услышал это от Хацуми, я чувствовал себя счастливее,
оживляя воспоминания о Наоко, чем когда спал с девчонками, которых не знал
даже по именам. Ощущение пальцев Наоко, доводивших меня до оргазма посреди
зеленого поля, оставалось отчетливее чего бы то ни было.
В начале декабря я послал Наоко письмо, в котором спросил, можно ли мне
будет приехать к ней в зимние каникулы. Вместо нее ответ прислала Рэйко.
Она писала, что моего приезда они ждут с радостью и нетерпением. Также
было написано, что хоть она и пишет ответ вместо Наоко, поскольку той
писать тяжело, это не означает, что состояние ее какое-то особенно плохое,
так что чтобы я не переживал, так как это не более чем нахлынувшая вдруг
волна.
Как только в университете начались каникулы, я собрал рюкзак, надел зимние
ботинки и поехал в Киото. Как и говорил тот странный врач, зрелище
окутанных снегом гор было великолепным.
Как и в прошлый раз, я переночевал две ночи в квартире Наоко и Рэйко и
провел почти такие же три дня, как и в прошлый раз. Когда солнце садилось,
Рэйко играла на гитаре, и мы беседовали втроем. Днем вместо пикника мы
наслаждались бегом на лыжах.
После часа бега на лыжах по горам я запыхался и весь вспотел. В свободное
время я помогал остальным убирать снег. Тот странный врач по имени Мията
во время ужина вновь сел за наш стол и объяснил нам, "почему у человека
средний палец на руке длиннее, чем указательный, а на ноге наоборот".
Охранник Омура опять рассказал о токийской свинине. Рэйко была безумно
рада пластинке, которую я привез ей в подарок и сыграла несколько из
мелодий с нее на гитаре, записав их нотами.
По сравнению с тем разом, когда я приезжал осенью, Наоко разговаривала
гораздо меньше. Когда мы были втроем, она почти не разговаривала и лишь
улыбалась, сидя на диване. Взамен больше говорила Рэйко.
- Но ты не обращай внимания, - сказала Наоко. - Такой сейчас период. Мне
слушать больше нравится, чем говорить.
Когда Рэйко ушла куда-то по делам, мы обнимались на диване. Я тихо целовал
ее шею, плечи, грудь, а она, также как в прошлый раз, руками помогла мне
кончить. Кончив, я обнял Наоко и сказал ей, что все эти два месяца
вспоминал прикосновения ее рук. Я рассказал ей, как мастурбировал,
вспоминая ее.
- И ни с кем больше не спал? - спросила Наоко.
- Ни с кем, - ответил я.
- Тогда вот это тоже не забывай, - она скользнула вниз, нежно коснулась
губами моего члена и стала щекотно двигать вокруг него своим горячим
языком. Ее мягкие волосы волновались в такт движениям ее губ, задевая низ
моего живота. Затем я кончил второй раз.
- Запомнишь? - спросила она потом.
- Конечно, никогда не забуду, - ответил я.
Я крепко прижал Наоко к себе, просунул руку к ней в трусики и достиг ее
маленького лесочка, но она была совсем сухая. Качая головой, Наоко убрала
мою руку. Мы полежали, обнимая друг друга, не говоря ничего.
- Как этот учебный год закончится, я из общаги собираюсь съехать да
квартиру где-нибудь подыскать, - сказал я. - И в общаге жить уже надоело,
и денег на жизнь как-нибудь хватит, если подрабатывать. Так что если
хочешь, давай жить вместе. Я тебе и тогда, правда, говорил.
- Спасибо. Так приятно, что ты так говоришь! - сказала Наоко.
- Мне кажется, тут тоже место неплохое. Тихо, окружение хорошее, Рэйко
тоже человек хороший. Но надолго тут оставаться не годится. Слишком особое
тут место, чтобы долго тут жить. Чем дольше здесь будешь оставаться, тем
труднее будет потом уехать.
Ничего не отвечая, Наоко глядела в окно. За окном ничего, кроме снега,
видно не было. Низко висели, затмевая солнце, снежные тучи, и между
покрытой снегом землей и тучами был лишь маленький промежуток.
- Не торопись, подумай, - сказал я. - Я к марту по-любому перееду, так что
если захочешь приехать, приезжай в любое время.
Наоко кивнула. Я бережно обнял Наоко двумя руками, точно беря в руки
хрупкое изделие из стекла. Она обвила руками мою шею. Я был полностью
обнажен, на ней были надеты лишь крошечные белые плавочки. Ее тело было
прекрасно, и сколько ни гляди, наглядеться было невозможно.
- Ну почему я не намокаю? - тихим голосом сказала Наоко. - Только тогда
один раз со мной так было. Только в ту ночь, когда я тебе отдалась. Ну
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Соломатина Татьяна
Сапковский Анджей
Афанасьев Роман