Чтение 58–й страницы книги ~Двадцатые годы~

где-то не хватает дров или учебников, его меньше интересует "Трутень"
Новикова, чем трутни, ворующие керосин, предназначенный для школьных
занятий.
Советская власть как-то странно восстанавливалась в волости. Будто
ничего не произошло, все как было: те же вывески, те же работники, но за три
месяца безвременья люди стали понятнее: один все уберег, а другой всему
поперек!
Не успели работники исполкома рассесться на своих стульях, как Быстров
разослал предписание провести в честь второй годовщины Октябрьской революции
митинги в Успенском, Корсунском и Критове, ораторы будут присланы, явка
обязательна, в случае ненастной погоды перенести собрания в школы, а
Успенское предложено обеспечить еще спектаклем, для чего срочно приглашен
Андриевский.
Он появился незамедлительно, точно за ним помчался не Тишка Лагутин,
который вместе со своим мерином дежурил в тот день при властях в качестве
вестового, а будто вызвали его по телефону, хотя в ту пору телефонная связь
не снилась даже деятелям уездного масштаба.
Не успел Тишка скрыться под горой, как Андриевский вошел в исполком, и
не прифранченный, как обычно, а в заскорузлом брезентовом плаще с капюшоном,
хотя дождя в тот день и не было.
Остановился перед Быстровым:
- Чем могу служить?
- Спектакль, - лаконично сказал Быстров. - Подготовить торжественный
вечер и спектакль.
- За два дня! - воскликнул Андриевский. - Сие невозможно.
- Меня это не интересует, - холодно возразил Быстров. - Для большевиков
нет ничего невозможного.
- Но я не большевик...
- Это мы хорошо знаем. Придадим в помощь комсомольцев!
- Лучше без них.
- Как угодно, но чтоб спектакль был.
- Что-нибудь возобновим из старого, за два дня новый поставить
немыслимо.
- А что именно?
Служитель муз задумался:
- Если "Без вины виноватые"?
Быстров смутно помнил: какая-то слезливая история о незаконном сыне,
которого находит какая-то актриса...
- А что-нибудь политическое нельзя?
- Пока еще товарищ Луначарский не обеспечил.
- О Степане Разине ничего нет? - Быстров мобилизовал свою память: -
"Борис Годунов"!
Андриевский опешил:
- Почему именно "Годунов"?
- Как же: Смутное время, Россия, народ...
- Народ там безмолвствует, - сухо сказал Андриевский. - Да и не найдем
столько народа...
Быстров отступил: все-таки этому... актеру... ему и карты в руки...
- А почему виноватые?.. - Он имел в виду "Без вины виноватые". - Будет
хоть как-то соответствовать... моменту?
- Торжество справедливости! - Служитель муз снисходительно обозрел
политического деятеля. - Правда жизни...
- Ну делайте как знаете, - согласился Быстров, - Но чтобы спектакль у
меня был!
На митинг к исполкому мало кто пришел, собрались работники исполкома и
комсомольцы, праздник пришелся на понедельник, у всех дела, а объявить
приманки ради какой-нибудь животрепещущий вопрос вроде передела земельных
участков или дополнительной хлебной разверстки Быстров не захотел, - не
стоило смущать умы лишними тревогами.
Зато вечер удался на славу, народу набилось в Нардом видимо-невидимо -
первый спектакль после возвращения Советской власти. Пришла вся Семичастная,
да и из Успенского немало пришло, вся молодежь, и мужиков собралось
достаточно, на всякий случай: не объявят ли чего нового?
Степан Кузьмич произнес пламенную речь, пели под фисгармонию
революционные песни, и супруги Андриевские старались петь громче всех.
А на следующий день Славушку и Елфимова, который стал заместителем
Ознобишина потому, что жил рядом с Успенским, в Семичастной, пригласили в
волкомпарт.
- Пора вам обзавестись своей канцелярией, - объявил им Быстров.
Писаниной в Успенской партийной организации ведал Семин, Быстров для
того и вызвал мальчиков, чтобы Семин обучил их канцелярской премудрости:
списки, анкеты, протоколы, входящие, исходящие...
Сам Быстров собирался в Малоархангельск.
- Что-то я тебе привезу, - загадочно пообещал он.
Вернулся через два дня, встретил Славушку под вечер и повел в
волкомпарт.
Позвал дядю Гришу и велел зажечь лампу-"молнию", которую зажигали
только на время партийных собраний.
За окном шел дождь. На столе ярко горела лампа, и стены белели как в
больнице.
Степан Кузьмич отпер сейф, достал небольшой сверток, положил на стол,
сел.
- Нет, ты не садись, - сказал он Славушке, когда тот сел.
Достал из кармана кителя крохотную книжечку в красной бумажной обложке.
- "Товарищ Ознобишин Вячеслав Николаевич", - прочел он, раскрывая
книжку. - Стаж с августа тысяча девятьсот девятнадцатого года... Поздравляю
тебя, получил твой билет в уездном оргбюро РКСМ. В силу исключительных
обстоятельств, чтоб не отрывать тебя от работы, доверили мне. Засчитали стаж
не с мая, когда создали организацию, а с момента прихода деникинцев,
считают, что в этот момент ты определился как комсомолец... - Он подвернул
фитиль, прибавил света, развернул сверток, рассыпал по столу комсомольские
билеты. - Шестьдесят три. Товарищ Ознобишин, вручаю вам билеты и анкеты под
вашу ответственность. Мне предложили десять билетов. "Деревенская молодежь
вступает с трудом", - сказали. "Только не в нашей волости", - ответил я и
попросил все. В наличии оказалось шестьдесят три. Теперь дело за тобой,
каждый билет должен найти своего владельца. Документы храни в партийном
сейфе...
Славушка хотел сказать Быстрову тоже что-нибудь значительное и
торжественное: что этот билет... что борьбе... что всю жизнь... Но не смог.
Собрал билеты, завернул, положил обратно в сейф. Свой билет сунул за пазуху.
Взглянул на Быстрова, тот кивнул и задул лампу. Постучал в стену дяде Грише:
мол, ушли.
Дождь кончился. Небо тяжелое, мрачное. Поблескивают в темноте лужи.
Степан Кузьмич притянул к себе Славушку за плечо и пожал ему руку:
- Теперь ты комсомолец по всей форме.

40

Славушка собирался в школу, хотя окончательно еще не решил, идти или не
идти, занятия в школе все-таки личное дело, а тут ликбез, всеобуч, книги...
Книги теперь в России не продаются, а распространяются, тюками приходят
по разнарядке в волость, распределение книг доверено по совместительству
Ознобишину, - их столько, что в каждой деревне можно открыть по
избе-читальне.
Возню с книгами прекратило появление дяди Гриши.
- Степан Кузьмич кличет...
Какие уж тут занятия!
Быстров деловит и торжествен, рядом Дмитрий Фомич Никитин, как всегда,
с ручкой за ухом, когда не пишет, а слушает разговор.
- Товарищ Ознобишин, вы командируетесь в Корсунское, - объявляет
Быстров будничным голосом. - Революция не для того изгоняет буржуазию из
дворцов, чтоб они пустовали, локомотив истории не может простаивать...
Что ж, Славушка готов двигать Историю!
- Поедешь в Корсунское, осмотришь усадьбу и дом, - переходит Быстров на
прозу. - Бывшие хозяева самоликвидировались, имущество разворовали мужики и
не сегодня-завтра начнут тащить окна и двери. Здание следует сохранить. Для
народа. Это дело мы решили поручить комсомолу. Тебе предлагается выехать,
осмотреть и сообразно местным условиям использовать дворец...
- Открыть избу-читальню! - радостно предлагает Славушка.
Быстров задумывается. Дмитрий Фомич лукаво взглядывает на мальчика.
- Не велика ли изба?
- Избу можно, - соглашается Быстров. - Но для нее достаточно флигеля.
Есть тенденция под потребиловку пустить или для проживания вдовых солдаток.
Но я думаю, такое здание должно двигать культуру...
Славушка понимает Быстрова с полуслова:
- Дмитрий Фомич, мандат готов?
Никитин передает бумажку Быстрову.
- Подвода сейчас придет...
После его ухода Дмитрий Фомич говорит Быстрову:
- Вы как бог: он женщину из ребра, а вы из ребенка хотите сделать
политика. Дите. Деникина еще не добили, а им танцы лишь и спектакли...
- Консервативные воззрения у вас, - отвечает Быстров. - Мальчик меня
понял.
В Корсунском Славушка прежде всего идет к председателю сельсовета
Жильцову.
Жильцов из зажиточных мужичков, все выжидает, против Советской власти
не выступает, но и не так чтобы за нее, присматривается.
- Господский дом заперт?
- Местами заперт, а местами не заперт...