Астафьев, неизвестно еще, кто из нас ближе...
сказал:
согласитесь с нами работать. Астафьев улыбнулся:
Брикман. Куда вам!
длинные волосы и, смотря сверху вниз, сказал с доброй улыбкой:
гадость. Я это не со зла говорю. У вас ужасный вид.
прислонившись к стене и обняв руками согнутые ноги.
карандаша, ни даже самодельных шахмат. В общей камере Астафьев ежедневно
занимался гимнастикой и приучил к этому других. Здесь не хотелось. Голода не
чувствовал, хотя питанье было отвратительным: суп из воблы, разваренное
пшено без масла и четвертка хлеба; впрочем, на воле такому столу многие бы
позавидовали. Чай морковный, и назывался он кофеем. Давали махорку - это
хорошо; за это можно было многое простить Всероссийской Чеке.
"вывести в расход". Но в конце концов мысль эта притупилась и утратила
остроту. Хуже всего была общая усталость, и тела и духа. Были в первое время
живы образы внетюремной жизни: комнаты с любимыми книгами, московские улицы,
вечера на Сивцевом Вражке, странное объяснение с Танюшей, выступления на
концертных эстрадах, в прошлом - университетская работа, в дальнем прошлом -
заграничные поездки. Но и эти образы ушли и стушевались. Не было прежней
жажды свободы и даже прежней ненависти к тюремным стенам.
Лучше было ударить, чем так. Нехорошо вышло".
невольного отвращения здорового человека.
сущности, равно, ликвидирует ли его на днях товарищ Брикман или выпустит
жить дальше?
обезьяну. Что тебя волнует? Видеть все это три года или сто лет - совершенно
все равно". И еще говорит Марк Аврелий:
десятков тысяч,- все-таки помни, что человек теряет только ту жизнь, какую
он живет, и живет только ту жизнь, которую теряет. И никак он не может
потерять ни прошлого, ни будущего: как потерять то, чего не имел?"
ничего нового под солнцем".
сколько блестящих и остроумных философских истин,- но нет ничего
утешительнее Экклезиаста".
льготы: лишний раз вне отведенного времени выйти в уборную. Но, кажется, не
пустили. Вот, вероятно, страдает бедняга арестант.
переносимо. Собери свои душевные силы - и будь спокоен".
философа.
контрреволюционные мечтания. Я презирал бы народ, если бы он не сделал того,
что сделал,- остановился бы на полпути и позволил ученым болтунам остричь
Россию под английскую гребенку: парламент, вежливая полиция, причесанная
ложь. И все-таки Брикман прав: я враг его и их. Ведь все равно, кто будет
душить свободную мысль: невежественная или просвещенная рука, и будет,
конечно, душить "во имя свободы" и от имени народа. А впрочем,- все это
скучно".
Астафьева не ускорился бы.
надежды, и весь наш быт, и все наше бытие,- ведь это только ... чиркнула
крылышком по воздуху ласточка, и на минуту остался зрительный след. Но не
более, не более, не более. Ну, а что же есть, что реально? Только - пустота.
Отжатая мысль, сама себя поглотившая. Круглый нуль и пу-сто-та".
ВСТРЕЧА
Спешно перевели из Корабля смерти арестованных по пустячным делам и в
качестве свидетелей. Их место заняли те, кто должны были, как заложники и
как опасные, нести быструю расплату за взрыв в Леонтьевском переулке. Списки
составлены были наспех, по пометкам следователей и усмотрению коллегии.
Требовалась репрессия быстрая, немедленная, устрашающая. Об ошибках и
случайностях думать не приходилось. Личность и имя человека не были важны, -
важно было заполнить именами намеченное число.
партию, прямо из Бутырок, отвезли в Варсонофьевский гараж. И все же многих
пришлось оставить для подвала, где работал Завалишин.
Впрочем, сегодня, в общей суматохе и спешке, конвоиры не скрытничали. Сами
бледные и взволнованные, они подгоняли арестованных и то и дело нервно
хватались за кобуры.
плюгавенький, переходил от нар к нарам и быстрым шепотом доказывал, что
попал случайно и что его, конечно, никуда не пошлют. Его выслушивали молча,
не пытаясь утешать, думая только о себе, прислушиваясь к шагам наверху.
Он тоже захлопотался и деловым тоном крикнул:
есть.
шлифовал обшлагом ногти. Одному не хватило места сидеть; прислонившись к
стене, он часто вынимал гребешок и расчесывал пробор. Приземистый мужчина
разложил на большом полированном столе, прямо под лампочкой, бумагу с
ломтиками сала и молча ел, как бы боясь, что не успеет кончить остатков
присланного ему в тюрьму женой запаса. Еще один, сидя, подперев голову и
закрыв лицо руками, мерно качался. Черный человек, сжавшись, быстро
оглядывал всех, щурил глаза и время от времени блестел зубами, словно бы
пытаясь улыбнуться. Несколько человек лежало на нарах, руки заложив за
голову. Никто не раздевался.
смерти", на этот раз без списка, и крикнул конвойным:
руками перед лицом. Старый генерал наклонил голову и опять стал медленно
шлифовать ногти обшлагом. Взяли его и плюгавенького, который подбежал
объяснить, что попал сюда случайно. Обоих увели быстро, подталкивая на
винтовой лестнице.
лавочку, стоявшую налево от входа, в углу, хватал бутылку и отпивал глоток.
Когда снаружи окликали: "Принимай!" - тяжело поднимался, осматривал кольт и
подходил к двери, внутри прислоняясь к косяку. По коридорчику подвала
слышался топот ног: двое вели, один шел сзади, держа дуло у затылка. Шагов
за пять останавливались, и задний кричал:
работал Завалишин, заглядывал комиссар Иванов. Внутрь не заходил, окликал
перед дверью, косясь на асфальтовый желоб у самой стены.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Кервуд Оливер Дж.
Сертаков Виталий