Чтение 58–й страницы книги ~Козленок в молоке~

Витек-то?

-- В Нью-Йорк улетел -- премию получать.

-- Говорят, еще и на горынинской дочке женился?

-- Не без этого...

-- Эх, надо было вам со Жгутом на меня спорить... как я сразу не допер!

-- Это точно. Ты бы так, как он, со мной не поступил...

Тут в трубке зашелестело, и в наш разговор вторгся голос Софи Лорен:

-- Пузик, ты извини... А чего на ужин купить -- рыбки или мяска?

-- Я на ночь не ем.

-- Нет, ты должен есть! Иначе -- ослабнешь! -- настаивала она.

-- Хорошо, купи что хочешь. Шелест прекратился.

-- Кто это? -- спросил Арнольд.

-- Эриния.

-- Странное имя. Но ты все равно не теряйся! Если что, я тебе еще
"амораловки" подошлю!

А ночью, затаившись в отрогах моей новой подруги, которую мысленно стал
именовать Ужасной Дамой, я слушал признания о том, что ее голос часто
привлекал мужчин, но, как правило, при визуальном знакомстве соискатели
терялись и оказывались абсолютно ни на что не годны, а я -- единственный,
кто оказался настоящим мужчиной не только по телефону! Правда, у нее
оставались сомнения, ибо истосковавшийся представитель сильного пола иногда
способен на одноразовый подвиг. Так было с одним хозяйственником,
освобожденным по амнистии... ("Ты не ревнуешь, пузик?" -- "Как можно!") И
вот теперь, при повторном свидании, она убедилась, что я именно тот мужчина,
какого она ждала всю жизнь. И она никому меня не отдаст, пусть даже ей
придется передушить всех соперниц, как куриц! Об "амораловке" я рассказывать
ей не стал. Зачем? В конце концов каждая женщина хотя бы раз в жизни имеет
право на счастливое заблуждение.

Я уснул, и мне снился голос Софи Лорен, который по-садистски жестоко
душил хриплый, предсмертно захлебывающийся голос Анки...

Рано утром, часов в пять, меня разбудили длинные телефонные звонки.

-- Алло, -- слабосильно отозвался я.

На том конце провода послышались звуки борьбы, сопровождаемые криками:
"Дай я ему скажу!" -- "Нет, я..." Наконец мембрана содрогнулась от гневного
рева Николая Николаевича.

-- Ты что же, гад, делаешь? Да мы тебя за это...

Ответить я не успел, потому что трубка перешла к идеологу Журавленке.
Его бешенство было отлито в холодную аппаратную бронзу:

-- Вы, надеюсь, любезный, понимаете, чем грозит вам эта мистификация?

Но и ему я ответить не смог, потому что трубка оказалась у Сергея
Леонидовича:

-- Ты знаешь, что содержание порносалона на суде могут приравнять к
содержанию притона? А если еще найдут наркоту... А ее обязательно найдут! Я
тебе обещаю!

-- А мне все равно! -- равнодушно сказал я.

-- Как это все равно? Ты знаешь, что в зоне тебя в первую же ночь зеки
"петухом" заделают? Будешь кукарекать, предатель!

Я посмотрел на эсхатологически зашевелившуюся во сне телефонистку и
ответил:

-- Мне теперь уже все равно...

-- Как это все равно?

-- А вот так, -- отозвался я, почти исчезая под ее сонно шарящей
лаской.

-- А что же нам делать? -- растерялся Сергей Леонидович.

-- Не знаю... Вы же сами сказали, что я вам больше не нужен.
Выпутывайтесь...

-- Но это же международный скандал! Издатель рукопись требует. Мы пока
сказали, что по ошибке в папку чистые листы положили... Где роман?

-- У меня больше ни одного экземпляра не осталось. Я вам с Горыниным
все отдал.

-- Мой экземпляр уже с диппочтой прислали -- там тоже чистые листы! --
клокоча возмущением, сообщил Сергей Леонидович.

-- А горынинский?

-- Он позвонил в Москву. Мария Павловна смотрела -- там тоже чистая
бумага...

-- Значит, вы с ним чистую бумагу читали и нахваливали?

-- Что ты, бляхопрядильная фабрика, к частностям цепляешься, тут надо
престиж державы спасать! В Бейкеровском комитете все тоже на ушах стоят,
говорят: если мы не объяснимся, они отменят свое решение и присудят премию
этому венгру!..

-- Они ему тоже не читая присудят? -- желчно спросил я.

Тут трубка снова перешла в руки Журавленко.

-- Я бы на вашем месте не задерживал внимание на тактических мелочах, а
сосредоточился на стратегических проблемах.

-- Например?

-- Далеко за примером ходить не надо. Вы поймите, Венгрия -- самое
слабое звено социалистического лагеря! Может произойти катастрофа.
Венгерская интеллигенция и так уже мелко обуржуазилась! Присуждение этой
премии венгерскому диссиденту может полностью разбалансировать ситуацию...

В мембране вдруг опять забился Николай Николаевич:

-- Я тебя удавлю! Что ж ты, гад, мне резаную бумагу подсунул?! Ты же
знаешь, мне читать некогда, я с вашими матпомощами и автомобилями с утра до
ночи, как белка в колесе... Придешь еще ко мне за матпомощью -- я тебе
выпишу!

И снова мне был голос Сергея Леонидовича:

-- Где роман?

-- А вы у лауреата спросите! -- ехидно посоветовал я.

-- Запил твой лауреат! Прямо в Диснейленде. С Микки-Маусом. И потом, он
ничего объяснить не может -- повторяет, как попугай: "Трансцендентально" --
и ржет! А чуть нажмешь на него, хамит: "Не варите козла!" Где роман спрятал,
я тебя спрашиваю именем закона?!

-- А не было никакого романа! Я все это придумал...

-- Зачем?

-- На спор... Я поспорил с одним мужиком, что могу из любого лимитчика
всемирно известного писателя сделать. Видишь -- сделал!

-- С каким мужиком?

-- Неважно. Я отвечаю за все.

-- Ответишь! -- растерянно пригрозил Сергей Леонидович.

Воцарилось молчание. Это была победа. Я наказал их всех. Это была моя
премия, настоящая, громадная, неизбывная, по сравнению с которой все эти
нобелевско-бейкеровские цацки -- хлопушки с искусственной елки.

И вдруг в трубке возник нежный живой голос Анки:

-- Ты это сделал, чтобы отомстить мне?

-- Скорее да, чем нет...

-- У тебя очень хорошо получилось. Талантливо. Я себя никогда еще такой
дурой не чувствовала! Это лучшее твое произведение! Главненькое. Умри, лучше
не сочинишь...

-- Не сочиню, -- вздохнув, согласился я и покосился на темневшую в
серванте бутылку бесплодной "амораловки".

-- А знаешь, я на вручение такое платье себе купила -- совершенно
белое, с малиновым поясом...

-- Тебе идет белое.

-- А он и в самом деле просто чальщик?

-- Да.

-- Неужели ты не мог хотя бы слов тридцать в него запихнуть? С ним же
поговорить не о чем. Помнишь, как мы с тобой целыми ночами разговаривали...
Ты мне стихи читал!

-- Помню.

-- А помнишь, какие ты стихи написал, когда еще за мной ухаживал?
Помнишь?

-- Конечно... -- ответил я. -- Я все помню.

-- А помнишь, как ты мне звонил и дышал в трубку?

-- Вестимо. Но это было потом, когда все кончилось...

-- Глупенький! Кто тебе сказал, что все кончилось? Все только
начинается... Я возвращаюсь с войны! Хватит. Штык -- в землю!

-- Правда?

-- Я тебя когда-нибудь обманывала?

-- Всегда.

-- Да, в самом деле... Но я не тебя обманывала, я обманывала себя! А ты
тоже меня обманул. Мы квиты. Давай теперь начнем с чистого листа...

Трубка неожиданно перешла к Николаю Николаевичу.

-- С какого, на хрен, чистого листа? -- заголосил он. -- У нас тут
целая папка чистых листов! Сколько можно?!

Потом я снова услышал ласкающий голос Анки:

-- Папа нервничает -- его можно понять! Если его выгонят с работы, это
-- катастрофа: книги писать он давно разучился... Нам просто будет не на что
жить! Я буду голодать... Ты хочешь, чтоб я голодала?

-- Хорошо! -- внезапно согласился я. -- С чистого так с чистого...
Сколько у вас валюты осталось?

-- Сейчас узнаю...

В трубке послышались сквалыжные разборки, шелест купюр, звон мелочи.

-- Триста двадцать пять долларов... Акашинская премия не в счет. Ее,
оказывается, наше государство забирает. Даже Журавленке ничего сделать не
может, -- объяснила Анка.

-- Думаю, хватит. Возьми из папки чистую бумагу и ручку!

-- Взяла!

-- Теперь пиши заголовок: Автандил Гургенов. "Табулизм, или Конец
литературы". Написала?

В трубке раздался заинтересованный голос Сергея Леонидовича:

-- Это какой еще Гургенов? Любин-Любченко, что ли?