светло-серый и темная строгая тройка - были подогнаны по росту, подобрана
обувь, рубашки и галстуки. Полный резон был остаться в тройке и ехать в ней
в банк, но это был не ГУМ, где какой-нибудь приезжий северянин облачается в
новье, а старый костюм запихивает в урну. Пришлось распорядиться, чтобы
покупки упаковали и отнесли в такси. При расчете возникла небольшая заминка.
Хозяин бутика, породистый высокий швейцарец, уважительно принял из рук
Розовского кредитную карточку "Америкэн-Экспресс", но через несколько минут
вышел из своей стеклянной клетушки с крайне озадаченным видом и на ломаном
английском сообщил, что банк не подтвердил платежеспособность уважаемого
клиента. Это была чушь совершеннейшая, карточка была выдана московским
банком, в котором Розовский был вице-президентом, и всего несколько часов
назад в аэропорту Ларнаки он рассчитался ею за билет без всяких проблем. Но
разбираться в этой накладке Розовскому было недосуг, он расплатился
наличными и велел таксисту ехать в отель "Кларте", в котором он с Назаровым
всегда останавливался, когда случалось приезжать по делам в Женеву.
что по счастливой случайности его обычный номер - двухкомнатный апартамент
на восемнадцатом, верхнем этаже, с пентхаузом и прекрасным видом на
Женевское озеро и устье Роны - свободен и готов к приему уважаемого гостя.
Следует ли ему, как обычно, отнести плату за счет фирмы господина Назарова?
Розовский расписался в счете и поднялся в номер. Его покупки, упакованные в
фирменные пакеты бутика, уже ждали его в просторной гостиной. Он надел
черную деловую тройку и несколько минут рассматривал себя в просторном, во
всю стену, зеркале гардеробной. Ему понравился собственный вид.
Респектабельный господин, в самом соку, с прекрасным средиземноморским
загаром, с бриллиантовой заколкой в галстуке, с дорогой кубинской сигарой.
Он ощутил даже некоторую торжественность момента. Не каждый день человек
меняет свою жизнь так, как намерен был сделать он. Не каждый день отряхивают
с ног прах прежней суетливой, хлопотливой, полной проблем и опасностей
жизни, подчиненной крутой воле шефа и капризам дуры-жены, омрачаемой
пьянками и карточными долгами великовозрастного сына-балбеса, постоянным
вымогательствам любовниц.
лестнице Центрального банка Женевы, миновал колоннаду фасада и вошел в
огромный операционный зал. Пол его был уложен полированными мраморными
плитами, своды покоились на высоких аспидно-черных колоннах. Клерков,
сидящих за дубовыми барьерами, отделяли от клиентов не стекла, как в
новомодных банках, а позолоченные решетки, чем-то напоминающие мелкие трубки
органа. Здесь все было неколебимо, незыблемо. С этим банком никогда ничего
не случалось. И никогда ничего не случится.
банковского служащего, занимавшегося крупными операциями.
говорили и по-немецки, и по-английски, и по-французски. До русского, правда,
еще не дошло. Но если дело пойдет и дальше такими же темпами, очень скоро
дойдет.
"Чейз Манхэттен бэнк", - ответил Розовский.
честный человек, ему чужих денег не надо. Двести. И точка.
извинившись, скрылся. Минут через пять появился и почтительно проводил
Розовского в солидный кабинет на втором этаже. Вице-президент встретил его
на пороге приемной.
случае я считаю своим долгом спросить: вызван ли ваш трансфер недостаточно
хорошим обслуживанием нашего банка?
что я знаю. Это просто необходимая деловая операция. И только. Вот моя
карточка и банковская книжка. Я хотел бы, чтобы указанная сумма была
переведена в "Чейз Манхэттен бэнк" на номерной счет на предъявителя.
исчез. Минут через пять, в течение которых вице-президент вел со своим
весьма солидным клиентом светский разговор о погоде, на селекторном пульте
замигала красная лампочка. Вице-президент взял телефонную трубку, молча
выслушал сообщение и, извинившись, оставил Розовского в одиночестве. Еще
минут через пять он вместе со служащим вернулся в свой кабинет. Лица у обоих
были озабоченные. Розовский насторожился.
ему понадобился. Вице-президент сравнивал данные паспорта с какими-то
бумагами, которые показывал ему служащий.
что ваш допуск к счету аннулирован.
что произошло что-то страшное, непоправимое.
поступило по электронной почте от господина Назарова сегодня в шесть часов
тридцать минут утра.
отметил Розовский и тут же болезненно сморщился: при чем тут самолет, при
чем тут Афины?
продолжал вице-президент и протянул Розовскому листок компьютерной
распечатки. - Вот его номер и сумма. Этот счет находится в вашем полном и
единоличном распоряжении.
латинскими буквами. Ниже стояла трехзначная цифра и литера банковского кода.
А потом еще одна цифра, шестизначная, начинающаяся с "восьмерки". "Восемьсот
тысяч? - поразился Розовский. - Почему восемьсот? Моих же денег двести
миллионов!.." И только потом, в конце распечатки, заметил иероглиф доллара и
цифру "30". И лишь тут дошло. Шестизначная цифра была номером счета. А "30"
- это была сумма, зачисленная на счет.
до отеля. Он обнаружил себя сидящим в своем номере и тупо разглядывающим
листок с компьютерной распечаткой. И лишь одна мысль болезненно билась в
голове: "Почему - тридцать? Не двадцать. Не пятьдесят. Не сорок. Не сто. Не
пять и не двадцать пять. А именно тридцать..."
попавшийся под руку высокий стакан для коктейлей, налил его наполовину и
залпом выпил, не ощутив никакого вкуса. Вновь вернулся к столу и уставился
на распечатку.
вошли три человека. Один из них был Губерман. Двоих других Розовский не
знал. Они были чем-то похожи друг на друга, одинаково крепкие, одинаково
загорелые, в одинаковых коротких светлых плащах и почему-то в тонких кожаных
перчатках. На лице одного из них темнели аккуратно подстриженные усы.
номер, заглянул в спальню, в ванну, вышел в пентхауз, огороженный каменной
балюстрадкой с фигурными балясинами и вазами для цветов. Вернувшись в
гостиную, он оставил стеклянную дверь в пентхауз открытой.
сочувствием взглянул на него и негромко спросил:
изнасиловании, ей оказалось пятнадцать лет...
ватными руками наливает стакан и пьет, проливая бренди на рубашку и галстук.
Так же негромко заметил: - А ведь он вас любил. Вы разбили ему сердце.
самолет, чтобы привезти ее из Магадана в Москву. Она говорила, что
чувствовала себя Золушкой на королевском балу... Розовский повторил:
гости... Это он сам мне рассказывал, - добавил, помолчав, Губерман и
поднялся с кресла. - Пойдемте, Борис Семенович. Пора.