Я уже успел заметить, что выражается Хромой иной раз как-то необычно,
слишком, я бы сказал, культурно. Странно. Отпетый вроде бы блатняга с
двумя судимостями, а такой вдруг язык, откуда бы ему, спрашивается,
взяться. Это - или семья, или образование, больше взяться неоткуда.
- Какое обстоятельство? - спрашиваю я.
- Я этих двоих знаю как облупленных. Особенно Чуму. У меня с ним инцидент
был еще там... - Хромой неопределенно машет рукой. - Так вот, квартирные
кражи им никогда не светили. Это не их ума специальность. И вообще они уже
больше года на дела не ходят. А грошей, между прочим, у каждого из них
навалом. Вот кое-кто и толкует, будто они в няньки нанялись. Понял?
- К кому?
- Никто не знает. Темнят. Или теперь уже об этом в прошедшем времени
говорить надо? Темнили, значит.
- А узнать можно?
- Попробовать можно.
- Попробуй. Ты ведь многих тут знаешь?
- Больше чем надо.
- И врагов, значит, тоже нажил?
- Тоже больше чем надо.
- Почему же так получилось?
- Расходимся во взглядах, - чуть заметно усмехается Хромой, не поднимая
глаз. - Я кодлу не терплю. И на дела в жизни не ходил. Ну, это мне
простить не хотят. Они меня за это и из родного города выдавили. А потом и
здесь узнали. Спасибо Чуме. Так что отношения у меня здесь пестрые, с кем
как.
- И друзья есть?
- Не без того. Оборону держим.
- Когда Давуд в драку влез, это они счета с тобой сводили?
- Если хочешь знать, Давуд меня дважды от смерти спас. Или они меня
ножичком писанули бы и я копыта откинул, или же я их, и тогда мне тоже
была бы хана... - Глаза Хромого сужаются, и в них появляется холодная и
злая решимость. - Я ножичком совать тоже умею, не дай бог как. И ножичек у
меня имеется... Ногу вот компенсирую. Не гнется она у меня, видишь?
Разбили железным прутом в хорошем разговоре одном.
- Расскажи.
- Потом как-нибудь. Не будем спешить. И помни, - сурово предупреждает
Хромой. - Меня нигде не называй. Мало кто тебе встретится.
- Знаю.
- Приходи завтра вечером, как стемнеет. Но до шести. Может, чего уже буду
знать. Один человек утречком должен ко мне заскочить.
- Ладно, - киваю я и смотрю на часы. - Пойду пока.
Я поднимаюсь. Вслед за мной сползает со стула и Хромой.
Мы снова выходим в мастерскую. Здесь по-прежнему горит свет и плотная
занавеска натянута на окошко. Я и не заметил, как это проделал Хромой.
Обращаю, однако внимание, что Хромой не выпускает меня через свои запасные
выходы. Правильно. Так я обычный заказчик, а так, если бы кто-нибудь
заметил меня случайно, я уже какой-то секретный посетитель, которого
Хромой опасается принимать открыто. При этом, правда, я, оказывается, не
учитываю одной небольшой подробности.
Итак, проходим через мастерскую к двери, я жму Хромому руку и выхожу на
темную и пустынную набережную. С шумом ухают где-то рядом невидимые волны,
с рокотом откатываются и снова бьют в каменную стенку набережной. Соленая
водяная пыль по-прежнему висит в воздухе, и лицо сразу становится мокрым
от нее.
Я еще толком не успеваю сориентироваться, в какую сторону мне следует
идти, как вокруг меня внезапно возникает из темноты несколько парней.
- У Хромого был? - угрожающе спрашивает один из них.
- Ну, был, - отвечаю я. - Он и в самом деле хромой.
- Зачем приходил?
- Да вот хотел узнать, не шьет ли ботинки, а он только старые чинит.
- Заливаешь, сучонок, - зло смеется другой парень за моим плечом. - Такие
лбы за этим к Хромому не ходят. Лучше говори, пока ежиком не пощупали.
Зачем он дверь запер, а? Чтобы примерять не мешали?
И парни довольно гогочут. Их, кажется, четверо или пятеро. Многовато.
- Так он сказал, что работу закончил, - чуть помедлив, говорю я. - Сказал,
что до шести только работает.
- Точно. Он до шести работает, - подтверждает один из парней.
- Ладно вам, ребята, - добродушно говорю я. - Первый день в городе, и уже
такие разговоры. Да плевал я на этого хромого.
К сожалению, я не могу как следует разглядеть их лиц. Впрочем, и они меня
тоже, значит, не разглядят и не запомнят. Вот только по росту смогут
узнать. Довелось же так вымахать, черт возьми! Сыщик ничем не должен
бросаться в глаза. А я... Впрочем, один из парней, кажется, под стать мне.
- Ну, топай на первый раз, - решает наконец кто-то из них. - Второй раз
гляди не попадайся. В море кинем, сучонок.
И вся компания тут же растворяется в темноте, словно ее и не было.
Да, малоприятная встреча. Хорошо еще, если случайная. А если нет? Тогда,
выходит, что-то они снова готовят и Хромого следует предупредить. В обиду
давать я его не хочу. Этот парень мне понравился. Да и сведения его очень
важны. Видимо, и в самом деле какую-то хлебную работенку нашли себе два
моих приятеля, Леха и Чума. Очень это интересно уточнить.
В управление я прихожу с опозданием. Но Давуд меня ждет. Я ему подробно
рассказываю о том, что сообщил мне Хромой, о неприятной встрече на
набережной и о всех своих соображениях по этому поводу. Давуд со мной
согласен. Мы решаем, что Хромого следует предупредить. И пусть он нам
расскажет, что тут и почему заваривается, пусть доверится нам. Мы все-таки
кое в чем поопытней его и поумелее тоже.
Остаток вечера мы с Давудом проводим у меня в гостинице, ужинаем вместе и
составляем подробный план на завтра.
Утром, однако, выясняется, что план придется менять. Третий, самый,
очевидно, интересный из Ермаковых, Иван Спиридонович, директор
плодоовощной базы, заболел и три дня как находится в больнице. Да, со
знакомством придется повременить.
И я отправляюсь к матери и сестре Лехи. Живут они вместе. Сестра была
замужем и развелась. Работает бухгалтером в магазине, где директором был
Семанский, а теперь у нее директор некий Георгий Иванович Шпринц. Обе
женщины, и мать, и сестра, даже видеть Леху не желают. Они ничего о нем не
знают, ни о его делах, ни о его знакомых. А мне как раз и нужны его связи,
его знакомства. Пожалуй, одну только ниточку здесь можно будет проверить:
- Леха - Семанский. Знали они друг друга? А если знали, то как
познакомились, какие отношения между ними возникли? И еще будет хорошо,
если удастся узнать у Лехиной сестры - ее зовут Лидия Васильевна - что-то
о самом Семанском, о его связях и всяких там комбинациях, о которых
говорил Окаемов. Впрочем, в таких комбинациях, наверное, должен быть
замешан и бухгалтер. Но Окаемов о Лидии Васильевне, однако, ничего не
сказал.
Все это я обдумываю по дороге, пока ищу нужную мне улицу. Проще, конечно,
было бы просто взять в управлении машину, она бы быстренько доставила меня
по нужному адресу. Но я люблю не ездить, а ходить по незнакомому городу,
это не только интересно, но и полезно, и не для здоровья, а для дела.
Всегда надо как можно лучше знать место, где предстоит действовать, район
боя, так сказать, причем в нашем деле бой может возникнуть в любой момент
и в самом прямом смысле слова.
В конце концов, после многих расспросов, охотно воспользовавшись даже, по
совету прохожих, двумя-тремя проходными дворами, я выхожу наконец на
нужную мне улицу. Она, кстати, оказывается недалеко от той, по которой мы
шли вчера с Давудом, направляясь к рынку. Таким образом, этот район города
я в результате уже неплохо знаю. У меня выработалась отличная память на
всякие городские пути-дороги, закоулки, дворы, дома, маршруты автобусов,
троллейбусов, трамваев. Никогда раньше, до работы в уголовном розыске, я
не в состоянии был все это запомнить. Удивительная вещь - человеческая
память. Кроме природных ее особенностей у каждого человека, ее можно еще и
развить, причем в любом требуемом направлении. Я в этом сам убедился. Ведь
я стал запоминать не только улицы и дворы, я научился, например,
удивительнейшим образом запоминать лица, иной раз сначала вообразив их
себе по приметам, а потом уже запомнив - это ведь еще труднее.
Но вот наконец и нужный мне дом восемь. Он трехэтажный, старый, с
открытыми галереями со стороны двора. На галереи выходят двери и окна всех
квартир, тут же полощется на веревках белье.
Я в полутьме поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице и выхожу на
галерею второго этажа. Там находится нужная мне квартира. На звонок долго
не открывают. За это время меня успевают рассмотреть, кажется, из всех
квартир, мимо которых я прошел. Уйма любопытных женщин живет в этом доме.
Наконец дверь открывается. На пороге стоит маленькая, худенькая старушка в
темном платке на плечах и теплых домашних туфлях. Просто не верится, что у
нее мог быть такой огромный сын, как Леха. На гладком, розовом лице ее
слезятся сильно увеличенные толстыми стеклами очков бесцветные глаза.
Серебристо-седые пушистые волосы собраны в небольшой пучок на затылке.
Словом, на вид добрая и вполне симпатичная старушка.
- Здравствуйте, Пелагея Яковлевна, - говорю я и чувствую, что меня слушает
не только она, но, по крайней мере, еще две старушки из двух соседних
квартир.
Кажется, это чувствует и сама Пелагея Яковлевна и потому торопливо и очень
громко говорит мне:
- Здравствуй, голубчик, здравствуй. Ну, проходи, чего стал?
Голос у нее скрипучий, резкий, с неожиданными командирскими интонациями,
словно от частых криков и ссор.
Я миную темноватую переднюю, где поспешно снимаю пальто и кепку, и
оказываюсь в скромной, чистой комнате, по виду столовой. Посередине стоит
Афанасьев Роман
Каменистый Артем
Свержин Владимир
Самойлова Елена
Лукин Евгений
Роллинс Джеймс