поморщился. Неужели он не доверяет подпольщикам?
но не минуя вас. Ни одно звено не должно выпадать.
Вооруженные автоматами захватят продтрассу, а в Город войдут лучники.
понадобились мундиры.
насторожит галунщиков. Сейчас они беспечны. Накануне праздника даже на
посты выходят, еле держась на ногах, а в "золотой день" мы возьмем их
тепленькими. Налет на склад произведем одновременно с захватом "Олимпии".
Зернов-второй там не все контролирует.
повернувшись ко мне, прибавил: - Твоя голограмма в Би-центре уже получена.
Пройдешь все заграждения.
конгрессом, но что именно, я так и не уточнил. Сделав вид, что и так все
ясно, спросил:
бороду и выглядел точно таким, каким я знал его в Москве и Антарктиде.
бессмысленно.
40. ЧЕТЫРЕХМЕРНОЕ В ТРЕХМЕРНОМ
между небоскребами-башнями, пустыми, как и все в Городе, с третьего этажа.
Он был невысок - четырехметровая стена из каменных плит полностью скрывала
его от любопытных глаз. Стену построили, должно быть, уже не "облака", а
люди, потому что она несуразно выдвинулась почти на середину улицы,
нарушив ее идеально геометрический профиль.
взглянули, перед Зерновым вытянулись, как на смотре, молча и почтительно.
То же самое последовало и на мощенном каменной брусчаткой дворе за стеной,
удивительно похожем на луврский плац из фильма "Три мушкетера". И там и
здесь так же нестройно и беспорядочно стояли и прохаживались вооруженные
люди - не часовые и не стражники, а просто бездельники в день отдыха на
казарменном гвардейском плацу. Увидя Зернова, вытягивались, меня не
замечали: ведь я был одним из них - такой же серомундирный галунщик,
только, в отличие от них, трезвый; от каждого буквально за несколько шагов
несло винным перегаром. Я вспомнил слова Томпсона о том, что уже сейчас,
накануне праздника, редко кто из патрульных выходит на пост, не хлебнув из
заветной бутылки. Как же велика должна быть их вера в свою силу и
безнаказанность и как должен быть уверен в ней Бойл, если его не тревожил
процесс гниения самих устоев его государства! Томпсон прав - таких
защитников порядка можно будет брать тепленькими. Даже не великолепная, а
просто трезвая и хорошо организованная семерка вооруженных смельчаков
могла разогнать и прихлопнуть эту пьяную полицейскую ораву, поставленную
охранять один из важнейших институтов их государственного строя.
автоматически и надежнее, чем любой банк на Земле. Наружная охрана была
пустой формальностью: мы убедились в этом, когда вошли в дом. Кстати, мы
не сразу вошли: самый дом не мог не вызвать удивления и любопытства, тем
более у впервые его увидевшего. Ничего подобного нигде и никогда мы не
видели. В доме не было окон, а стены сверкали необыкновенной зеркальной
поверхностью. "Как защитные зеркальные очки, - сразу нашелся Зернов, -
изнутри прозрачны снизу доверху". Но снаружи в них все отражалось и
искажалось, как в зеркалах знакомой комнаты смеха. И люди и вещи,
отражаясь, то вытягивались, то сплющивались, то завивались совсем уже
обезображенными формами. При этом стены были не просто неровны, а
несуразно неровны, как нагромождение скалистых обломков; порой пузырились
зеркальными волдырями или остроугольными шишками; порой проваливались, как
продырявленный мяч или искалеченный в автомобильной катастрофе кузов
машины: загибались без ребер и углов параболическими кривыми или
выворачивались наизнанку, как сотни "полосок Мебиуса". Риман и Лобачевский
могли бы найти здесь десятки примеров для своих геометрических постулатов,
а студенты по курсу топологии решать любые предложенные задачи. Я и без
подсказок Зернова понял, почему вокруг выросла четырехметровая каменная
ограда. Оказывается, пока ее не воздвигли, по улице нельзя было ни пройти,
ни проехать - мешали толпы зевак, готовых без устали созерцать это
архитектурное чудо-юдо.
иронии. Вошли мы не в дверь, а во что-то вроде щели, достаточно широкой
для того, чтобы пропустить двух человек любого роста и любой комплекции.
Щель открывала проход, заполненный лиловатым газом - точь-в-точь
фиолетовое пятно в миниатюре. "Шагай, не бойся", - подсказал по-русски
Зернов, и я шагнул. Тотчас же все утонуло в знакомом тумане. Я протянул
руку - она встретила пустоту; дотронулся до Зернова - он был рядом. "Не
осторожничай, ничего не случится", - услышал я его голос, чуть-чуть
угасавший в тумане: сделал еще два шага и вышел на дневной свет в большую
и пустую комнату, если только окружавшее нас пространство можно было
назвать комнатой. Трудно было даже приблизительно определить ее форму: она
то удлинялась, то укорачивалась, в зависимости от точки, с которой вы
пробовали ее осмотреть. И ничего не видели, кроме плотного фиолетового
тумана у потолка, если только вообще был здесь потолок, и чуть-чуть
мерцающих матовых, будто стеклянных стен. Посреди комнаты плавала круглая
белая тарелка, вернее, не плавала, а неподвижно висела, как на сеансе
эстрадных "чудес". Все это освещалось обычным, слегка рассеянным светом,
но его источника я не нашел.
совершенно прозрачны.
исчезли, открыв полупьяную ораву галунщиков на только что покинутом нами
дворе. И видны они были отлично, будто ничто не разделяло нас, и не
искажались, не искривлялись, хотя и просматривались сквозь кривозеркальные
стены.
как матовое стекло.
вогнутую тарелку.
словно обрезанных стен или, вернее, одной закругленной стены без углов и
дверей, - даже узенькой щели не было видно, и фиолетовый вход наш исчез,
словно сместился наверх и растворился в густой толще газа под потолком.
Стенка была гладкой и теплой, как подогретое изнутри стекло, но даже
вблизи ничего, кроме мерцающих точек и черточек, в этом стекле не
просматривалось. Висящая тарелка вдруг почему-то оказалась у меня на
дороге, я сел на нее не без боязни грохнуться на пол, кстати такой же
туманный и лиловый, как и потолок: будто я шел по зеркалу, его
отражавшему. Тарелка оказалась прочной и неподвижной, как тумба; я сел,
встал, снова сел и глупо засмеялся от этой глупой гимнастики.
экзамена, - сказал Зернов. - Фиксировалось твое зеркальное отражение.
Что-то вроде голограммы, фотоснимка безлинзовой оптикой, даже на Земле уже
не открытия. Стыдно, товарищ кинооператор, кому-кому, а вам сие должно
быть отлично известно. Твоя же область. Ее еще в сороковых годах открыли,
а с появлением лазеров развитие ее зависит только от их растущей мощности.
Честно говоря, я сам не очень в этом кумекаю - мне мой дубль объяснил.
Безлинзовая съемка с когерентным источником освещения. Получаешь и негатив
и позитив одновременно, только заключенный в сложном узоре мельчайших
черточек, лишь приблизительно напоминающий объект съемки. Но при освещении
лазерным лучом голограмма трансформируется в объемное трехмерное
изображение редкой точности. Здесь же, по-видимому, фиксируется не сам
объект, а его зеркальное отражение. Твое отражение, например,
зафиксированное на пленке, поступило сюда, в контрольный механизм центра.
Как выглядит этот механизм, каковы принципы его работы, никто не знает.
Зеркальное отражение увеличивается до нормальных размеров, вычислительные
приборы распределяют интенсивность на интерференционной картине
голограммы, некий подобный лазерному невидимый источник света
воспроизводит ее в "памяти" контрольного механизма, и, когда ты
появляешься здесь подобно фотографическому фокусу "я сам в пяти позах",
эта "память" только сверяет объект, в данном случае тебя, с запечатленным
в ней отражением. Если объект и отражение не совпадают, ничего не
происходит - просто открывается выход на казарменный плац, а в случае
совпадения включаются рецепторы. Для чего? Для того, чтобы я или ты могли
мысленно назвать нужную им лабораторию, или диспетчерскую, или управление
продтрассой, или просто зеркальные стены, чтобы взглянуть на улицу. Меня
"память" уже проверила, и рецепторы включились. Их действие ты видел.
Теперь твоя очередь. Вызови "лабораторию поля". Так сказать, мысленно
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Каменистый Артем
Майер Стефани