концов, ты-то и пальцем князя не тронул. Наоборот, нелёгкая дёрнула Владимира
Константиныча бросить тебя в поруб, так что это князь тебя обидел! Вот и
поделом ему.
- поддакивали углицкие гридни. - Нам ответ держать, а и то мы радуемся победе
над нечистым.
доходили лишь самые смутные слухи, он исповедал грехи перед всей братией.
Антоний был рад запоздалому появлению Ильи, поскольку уже начал опасаться за
жизнь невесть где запропастившегося послушника. Но в то же время игумен страшно
опечалился. Его монастырь пострадал в этой кутерьме самым непосредственным
образом: ясно же, что труд грамотея Феодула по переписыванию Октоиха не будет
оплачен, и новых ряс отшельникам не видать, как своих ушей. Но рясы - дело
наживное, тем более вот-вот начнётся лето, будет жарко, и до наступления осени
монахи как-нибудь заработают на ткань. А вот невинно загубленных жизней не
вернуть, как не вернуть малолетним княжичам отца.
срок его послушничества был продлён на три года, в течение всех этих лет Илья
обязан был молчать четыре дня в неделю (чтобы впредь болтал поменьше), а в
остальные три дня читать во время утрени, обедни и вечерни двадцать раз
"Богородицу" и десять раз "Отче наш", отбивая земные поклоны. Ну и поскольку
князя и остальных утопили в Светлую субботу, по субботам послушник должен был
"сидеть на воде", то есть вообще не принимать пищи, выпивая утром и вечером по
одной чаше воды из Колокши. Вот так.
племяннику Ярославу Святославовичу. Тот явился в осиротевший Углич во главе
трёх тысяч воинов и принялся требовать выдачи виновных в убийстве князя. Вслед
за Ярославом сюда прибыл ростовский князь Борис Василькович, также племянник,
но не вдовы, а невинно убиенного Владимира Константиновича. И этот привёл с
собой тысячи две с половиной войска и в свою очередь занялся поисками
смутьянов.
восстановлении попранной справедливости, как о собственной выгоде. Каждый
рассчитывал посадить на опустевший углицкий стол своего сына вместо
несовершеннолетнего Андрея Владимировича. Очень скоро и Ярослав Святославович,
и Борис Василькович забыли о поисках убийц и сцепились друг с другом в борьбе
за власть в княжестве.
дочери Ярослава Святославовича. Объятые жаждой власти, зять и тесть стоили друг
друга. Ну а Мария Ярославна приняла в их борьбе сторону мужа, стремясь
обеспечить будущее своих детей. К тому же она зорко следила, чтобы Евдокия
Ингваровна не обратилась за помощью к кому-нибудь ещё.
одно-единственное дело: война за освободившийся со смертью Андрея Ярославовича
великокняжеский престол. Вот где бушевали истинные страсти! Временно покинув
родные уделы, во Владимир съехались все многочисленные потомки Всеволода
Большое Гнездо, все оставшиеся в живых дети, внуки и подросшие правнуки. Даже
самый младший сын основателя династии, Иван Всеволодович, примчался из своего
Стародуба, расположенного больше чем за тысячу вёрст от центра событий, чтобы
предъявить очередные законные претензии на великокняжеское наследство.
вместе и принялись драться, эта драка выглядела бы небольшим недоразумением по
сравнению с безобразной свалкой, которую устроили люди. Междоусобица постепенно
охватывала весь север Руси, грозя затопить кровью великое княжество с
прилегающими уделами.
Углича и также ввязался в войну за великокняжеский престол. Всё-таки он был
правнуком Всеволода Большое Гнездо, а его дед Константин Всеволодович был
старше того же Ивана Стародубского. Отчего в таком случае не попытать счастья!
спорных участков. Приутихшие было бояре как с цепи сорвались. Да ещё к старым
спорщикам добавились теперь бывшие фавориты бесславно погибшего Андрея
Ярославовича, которым он раздавал земельные участки. Отголоски непрекращающихся
перепалок расходились эхом по всей Владимиро-Суздальской земле, оставшейся без
верховного правителя.
утихомириться. Может быть, архиепископу Харлампию и не следовало призывать их
браться за дреколье, однако сделанного не исправишь. Толпы вооружённых кольями,
топорами, вилами и косами людей под предводительством монахов шатались по
большим дорогам, особенно в окрестностях Владимира и Боголюбова, и нападали на
всех, кого подозревали в причастности к сатанинскому заговору. Особенно
усердствовали в деле "Божьей ревности" монахи Рождественского монастыря, что во
Владимире.
веры с увещеваниями, пытаясь разъяснить, что в провалившейся афёре Андрея
Ярославовича участвовало всего несколько человек. Тщетно! Монахи ему не верили,
а кое-кто даже начал подозревать, что сатанисты "ублажили" и его, чтоб спасти
свои никчемные жизни. И Харлампий вынужден был замолчать, дабы не навлечь на
себя беду.
междоусобице князья исподволь раздували страсти. Князьям это было выгодно в
первую очередь, так как конкурентов легче всего уничтожать с помощью
разъярённых толп фанатиков, якобы творящих праведный суд. Например, "божьи
ревнители" периодически осаждали чудом уцелевшую после пожара пристройку
княжеского дворца в Угличе, где ютилась Евдокия Ингваровна с детьми. Убитая
горем вдова никак не могла понять, почему у людей до сих пор остаются
подозрения насчёт осиротевшей семьи Владимира Константиновича. И невдомёк ей
было, что это "заботливая" Мария Ярославна старается устранить конкурентов...
не могла не повлиять на дела любителей сеять смуту. Народ выходил из
повиновения. Из-за любого пустякового происшествия в любой захолустной
деревеньке или в любом городишке взаимные обвинения в христопродавстве и
дьяволопоклонстве начинали сыпаться, как осенние листья на дорогу. И часто дело
заканчивалось кровавыми побоищами.
Константиновича, нечто среднее между небольшой дружиной и шайкой разбойников.
Конечно, у бывших княжеских слуг не было иного выхода, ибо они оказались между
Борисом Васильковичем и Ярославом Святославовичем, как меж двух огней. Пытаясь
оправдать себя, эти лихие молодцы обвиняли в христопродавстве и ростовского, и
муромского князей. Ловчий Никита отрезал голову той самой борзой, которая нашла
впавшего в беспамятство послушника, приторочил к своему седлу и поклялся, что
как собака будет рыскать по всей Руси, пока не перегрызёт горло всем врагам
Христовой веры. После чего бунтари стали гордо именовать себя "собакоголовыми".
В общем, угличане были настроены крайне решительно
прямо на глазах. Мало кто пахал, сеял и задумывался о будущем урожае. А что же
людям есть зимой, если они не запасутся хлебом с осени? Неужели Всемилостивый
Господь пошлёт ревнителям истинной веры манну небесную?..
безучастно следить за разворачивающейся бойней. Формальный повод для
вмешательства у него был: поскольку удельное Стародубское княжество входило в
состав Новгород-Сиверской земли, получалось, что в безобразной драке за
великокняжеский стол участвует подданный русского короля.
поскольку конфликты, возникшие на родственной почве, имеют свойство затягивать
в себя всё новых участников. Кроме того, можно было ожидать нападения на
оставленные без присмотра земли ордынцев с востока или рыцарей какого-нибудь
воинственного ордена с запада. За свои границы Данила Романович был спокоен. С
одной стороны, последний примчавшийся от воеводы Давида гонец сообщил, что
посланное к Тангкут-Сараю войско успешно переправилось через Дон. С другой
стороны, западные рубежи Руси стерегли королевские тысячи.
защитить интересы удельного князя Ивана Всеволодовича. Поэтому приказав
стоявшим в северных городах королевства тысячам срочно собраться неподалёку от
столицы, он выехал во Владимир в канун Троицына дня. На время отсутствия Данилы
Романовича власть в королевстве перешла к его сыну и соправителю Льву.
Что ещё, кроме человеческого презрения, ждёт на одиноком хуторе сироту? Была бы
жива матушка, а так...
кипение, которое колыхалось перед глазами. Что это такое, чёрт возьми? Неужели
кровь... Но откуда тогда дивное благоухание цветочной поляны?
перестало быть таинственным. На поверку это оказалась багровая ткань,
колыхавшаяся от дуновений нежного ветерка. Читрадрива был раздет, укрыт одеялом
и лежал на мягкой перине. Чувствовал он себя не лучше, чем виноградина, из
которой выдавили весь сок. А может, и хуже. Но всё-таки он нашёл в себе силы,
чтобы перекатиться на левый бок.
пурпурным балдахином, расшитым золотой канителью. Комната была не та, в которую
его привёл вчера Лоренцо Гаэтани. И кровать не та, и запах... Это не был аромат
благовонного дыма, от которого кружилась и наливалась свинцом голова, в котором