Чтение 58–й страницы книги ~Старый год~

ночном клубе, где имеет право находиться любой. Мы его даже сфотографировали во
время беседы с Барби, которого мы как раз хотели задержать по подозрению в
очередном убийстве. Больше у нас на него ничего нет. Ни наркотиков, ни оружия,
ни даже сопротивления при аресте. Святой человек. Так что я подумал - с ним
захотят поговорить ребята Калерии Петровны.

- Правильно.

- Теперь слушай, Юрий. Философ, разумеется, не знает, что мы его сейчас
отпустим. Если ты скажешь, что ты простой отечественный ученый, он с тобой
вообще разговаривать не станет. Так что у тебя два козыря. Первый козырь: он не
должен догадываться, что он уже фактически свободен. Второй козырь заключается
в том, что он должен заподозрить в тебе важного следователя, который наконец-то
до него дорвался. Но если ты, Юрий, хоть раз скажешь открыто, что ты
следователь или работник милиции, то совершишь большое должностное
преступление.

- И на какой же должности я совершу это преступление? В качестве младшего
научного сотрудника Института экспертизы?

- Ты всегда остаешься гражданином, - туманно ответил полковник.

Стряхнув пепел с сигареты в стоявший на полу горшок с пыльным тропическим
растением, он добавил:

- В общем, не подведи меня. И если он сознается в делах по моей части, не
забудь сообщить.

- Не забуду, - обещал я. Он поднялся.

- Я тебя сам провожу. Как ты понимаешь... Я хотел за него закончить фразу
словами: ...я уже совершаю должностное преступление", но не стал - он мог
понять меня всерьез и послать домой.

Я ждал философа в маленькой комнатке с одним голым столом, двумя стульями
и железным шкафом в углу. Я сидел за столом, представляя себе, что я
следователь и даже полковник.

Аркадия ввел милиционер и молча вышел, прикрыв за собой дверь.

- Ну вот! - сказал Аркадий, опередив мое сдержанное приветствие работника
милиции. - Так я и думал! Я еще в театре заметил - что-то у этого мужичка глаза
бегают. Не иначе как мент.

- Садитесь, - сказал я. - И, если нетрудно, отодвиньте занавес с лица,
чтобы я мог видеть, бегают ли у вас глаза.

- Никогда не откажусь от своего преимущества, - возразил Аркаша.

Мне показалось, что его копна, терновый куст, шерсть кавказской овчарки
стала еще гуще и длиннее, чем месяц назад.

- В Полинезии вам цены не будет, - сказал я.

- Конкретно - на каком острове? И когда вы меня туда пошлете?

Я промолчал и стал внимательно разглядывать его. Через полминуты он
агрессивно спросил:

- Чего вы во мне не видали?

- Вы знали, конечно, что ваш друг Барби - бандит и убийца? - спросил я.

- Какой Барби? Не знаю никакого Барби! - Ответ последовал так быстро и
яростно, что было ясно - Аркадий врет, но был готов к вопросу и потому решил
отпираться. Это была правильная политика - если у следователя нет улик.

- А фамилия Пронькин вам что-нибудь говорит?

- То же, что и Маркс. Это двуногое вульгарис! - ответил философ.

- А почему вы из театра сразу после нашего визита смылись?

- Мне надоело сторожить то, что не подлежит сбережению. Я решил отдохнуть
и подготовиться к поступлению в университет. Может быть, вы слышали, что я
увлекаюсь философией?

- Мы с вами уже встречались, - сказал я. - Поэтому можете не вешать мне
лапшу на уши. О ваших делах с Барби милиции уже известно. Отпускать вас не
намерены, и я постараюсь сделать так, чтобы вы опоздали к следующим
вступительным экзаменам. Поверьте, это в моих силах. Вами и вашими друзьями
очень недовольны в высоких кругах.

- Барбоса убили? - спросил философ. - Я видел, как он упал, все
засуетились, свет погас. А потом ваши сотрудники начали всех нас хватать.

- Барби вам уже не поможет. Так же, как и Веня Малкин.

- Никогда с ним не общался, - признался философ, сверкая глазками сквозь
волосяную завесу. Сверкал он так, что я решил - врет он про Малкина. Потому
решил спросить:

- Значит, мы запишем, что Вениамин Малкин никогда не приходил по ночам в
театр и вы никогда его не пропускали.

- Даже если и приходил, смотрел мимо меня, словно я мебель. А у меня
ранимая душа, гражданин начальник.

- Хорошо, - обрадовался я косвенному признанию философа. - Значит, с вами
он не разговаривал, а командовал вами непосредственно Барби.

- Да нет, не Барби, - отмахнулся от меня Аркадий. - Пронькин меня
мобилизовал. Знаете такого? Оказывается, его тоже убили.

- И кто же вам сказал об этом?

- Вся Москва знает.

- Значит, убили.

Мы скорбно помолчали.

- Многие погибают, - сказал Аркадий.

- Другие проводят лучшие годы жизни в тюрьмах.

- Но я же ни в чем не виноват! Честное слово! - Это было сказано совсем
другом голосом. Аркадию не хотелось в тюрьму, и он понимал, что его судьба
может зависеть от моего расположения.

- Могу предложить соглашение.

Мне не нравится слово "сделка".

- Какое? - Философ даже раздвинул волосяной водопад, чтобы лучше
вглядеться в меня.

- Мне нужно знать - только честно, - что вы делали в театре, с кем были
там на связи и как все это происходило. Остальные ваши дела меня не интересуют.

- Так это и есть мои дела!

- Вот и рассказывайте.

- Мы с Пронькиным учились, - начал Аркадий обыкновенным голосом, - в одном
классе. Потом наши пути разошлись. Я потянулся в науку, а он крутился возле
искусства. Мне наука ничего не дала, кроме переживаний, а он ездил на
"че-роки".

- Думаю, что это малкинский джип. Пронькин его использовал как служебную
машину.

- Нет, вы скажите, раньше это было возможно? Я за коммунистов голосовал.
Потому что устал от этих нуворишей с их джипами.

- Замечательно, - похвалил я философа, - отлично гармонирует с вашим
солипсизмом.

- Запомнили?

- Заучил. И продолжайте, пожалуйста. Мне некогда.

- А мне спешить некуда, - в рифму сказал арестант. - Ну ладно, продолжаю,
продолжаю. Как-то я встретил Пронькина, разговорились, то да се, он узнал, что
меня из университета выперли. И сказал, что есть работа, специально для
интеллигентного человека. Так я попал в театр. Ничего плохого я не имел в виду.
И сейчас не имею. Курить можно?

Я оглянулся. Нигде не было пепельницы.

- Потерпите, - сказал я. - Немного осталось.

Философ вздохнул, но ссориться со мной не стал. Ему было страшновато.

- Расскажите, в чем заключалась ваша работа.

Главное было не забывать, что я должен держать милицейский, допросный тон.
Не переходить на беседу.

- Я сторожем работал, - невинно сообщил мне философ. - Ночным сторожем. Вы
об этом знаете.

- Прекратите кривляться, - приказал я. - Если бы вы были простым ночным
сторожем, то здесь бы не оказались.

- А я, честное слово, не знаю...

- И наверное, Пронькин по дружбе познакомил вас с Барби.

- Я не знаю...

- И в чем же заключались ваши обязанности? Я чуть было не сказал: "А то
сейчас полковника Мишу позову!"

Хотя звать полковника нельзя. То, что мне сообщит сейчас Аркаша, не
предназначается для полковничьих ушей. Философ вздохнул.

- Хорошо. Я ухожу, а вас отправят в камеру.

- Я же ни в чем...

- Послушайте, философ, - сказал я, впуская в голос дозу презрения. - В
нашей стране даже поговорка есть, маленькие дети ее впитывают с молоком матери:
"От сумы да от тюрьмы не зарекайся". Это имеются в виду невинные. А вы -
виноватый. Вас поймали в притоне, вы общались с бандитом, вы скрывались от
правосудия... Или вы все рассказываете, или я ухожу. И больше с вами нормально
никто разговаривать не станет.

- Ну ладно, ладно, только это вас разочарует.

Оказывается, Пронькин дал Аркадию прибор, специальный прибор. Тут я не
выдержал и потребовал выдать прибор. Аркаша объяснил, что он как раз и приезжал
в тот ночной клуб на встречу с Барби, чтобы вернуть прибор.

- И отдал?

- Нет, не успел. Тут стрельба началась и ваши прибежали. Я думаю, что
прибор - самый обыкновенный барометр. Или он замаскирован под барометр.

Этот поганец издевался надо мной.

- Нет, я не шучу! - сказал он.

- Где он сейчас?

- Так у меня его отобрали. Ваши же обыскивали и отобрали.

Я перевел дух.

- А почему вы считаете, что это барометр?

- Стрелка колеблется в зависимости от погоды.

- И что это означает?

- А вы не знаете?

Хитрый глаз философа сверкнул из-за волос.