не подвернулось. Разве что два косвенных подтверждения тому, что пан
Мацапура ошибался, переводя без счета кровь младенцев, - для "Багряных
Врат" под чистой кровью подразумевалась скорее всего кровь
девственницы.
Сале.
говорил об одном: эту ошибку зацный и моцный пан успел осознать. И
если он сумеет сдержать свою поистине звериную похоть...
отужинав? все перепуталось!), ложиться спать в одиночестве. Хозяин
явно решил заночевать в замке, и это Сале вполне устраивало. Не
устраивало ее другое: строка вверху заложенной перышком страницы.
в мир человеческий, и мощь всякого колдовства увеличивается
многократно..."
колыхнулись тени на стенах библиотеки, и на миг Сале показалось, что
пошатнулся сам дом от фундамента до крыши. Хотя это, конечно, была
лишь иллюзия.
"ночь на Ивана Купала"?! Скорее всего, пан Станислав знал, что
говорит: по-видимому, в эту ночь их шансы нелегально прорваться через
Рубеж значительно повышались. Вот только... Путем несложных вычислений
Сале успела определить: ночь на Ивана Купала, которой надо было ждать
около полугода, наступит ровно за сутки до истечения срока их визы.
Разумеется, ни герой-двоедушец Рио, ни его ныне покойные спутники не
знали, что в действительности означает "истечение срока визы".
умирал. Причем эту смерть не назвал бы легкой даже добродушный пан
Мацапура.
приказала себе, засыпая. В комнате стоял кромешный мрак: свечи
погашены, дверь плотно прикрыта, шторы на окнах задернуты - ни лучика,
ни искорки звездного света!
темноте было совершенно не обязательно - но привычка взяла свое. Веки
смежились, мысли одна за другой канули вниз, в темный омут внутренней
бездны, растворяясь в ней; тьма перед глазами постепенно наполнилась
внешним светом, проступающим оттуда, из-за грани плотского мира...
Ярины; ты - подлый выродок, что глумливо разрывает могилу отца своего,
забавляясь голым черепом, силой пробуждая останки к чудовищному
подобию жизни... отыди от меня!
драгоценной раковины; вынимают золотую осу из медальона.
меньше двух часов, и Древо Сфирот оплывает мутным киселем, тем соком,
что, даже загустев, не останется на стволе янтарной капелькой - мгла
исподволь обволакивает спящую жизнь, и черные остовы тополей еле-еле
проглядывают вдали, тянутся из савана бессильными руками мертвеца.
в смятых простынях - женщина. Нагая. Незнакомая, чужая. Сидит,
бесстыдно скрестив ноги. Плотно сомкнуты тяжелые веки, прошитые
лиловыми строчками вен, и залегли мешки под глазами, темнея озерными
бочагами. Смеюсь неслышно. Сын мой, враг мой, что ты делаешь в этих
покоях, рядом с этой женщиной?.. не отвечает. Замер в дверях
истуканом, держа на ладони золотую осу; ежесекундно облизывает языком
вывернутые губы. Ты похож на меня не только лицом, да? Ты тоже любишь
Хавиных дочерей?.. не отвечает. Конечно, ведь тебе еще не дано их
любить по-настоящему, тебе еще не исполнилось тринадцати месяцев, как
смертным должно исполниться тринадцать лет, прежде чем их "нэр-дакик",
духовная сердцевина, оплодотворится истинной душой, итогом
совершеннолетия... Зачем же ты пришел сюда? зачем смотришь? зачем
принуждаешь меня смотреть?
согнуты в суставах, словно держат не осу, а спелый персик - боясь
раздавить, брызнуть ароматным соком.
нежданным подарком.
преградой. Увы, потуги тщетны - тепло движется помимо моей воли. Я
согреваюсь, я сдаюсь, презрев гордыню; я ем Хлеб Стыда, обжигаясь им,
захлебываясь, и искорка внешнего света сама собой пробуждается в
остатках... останках каф-Малаха.
милостыней.
груди смотрят в стороны сосками, не знавшими прикосновения губ
младенца, руки густо покрыты белесым пушком, лежат на костистых бедрах
двумя сбитыми влет птицами, и складка простыни едва касается
раскрытого лона. Аура над Женщиной тоже некрасива: знакомый кисель,
матовый, бледный, какого полно за окном - без лазури мечтаний, без
кровавого багрянца похоти, без ажурной зелени грез.
бренное тело, чья нагота бессмысленна и бесполезна. Ткни это тело
каленым железом, опрокинь на спину и сотвори насилие, ударь по щеке
наотмашь - не заметит.
бугры достоинств, словно надеясь изменить судьбу младенца; раздраженно
бью крыльями, закручивая воздух смехотворными вихрями; сотрясаю
пространство гневным жужжанием.
Неожиданно твердый, резко очерченный. Кожа подо мной еще упруга, но
это ненадолго. Это все ненадолго; и я в том числе. Раздражение
заполняет меня целиком, без остатка, мутный яд течет во мне, мутная
мгла без надежды на рассвет, сухие руки меня-былого обиженно тянутся к
съеденному тучами небу, и я чувствую: сдерживать злобу больше нет сил.
в воронку, и, прежде чем захлебнуться этой гнилостной мутью, я успеваю
заметить: мой сын стоит на пороге, по-птичьи склонив голову к плечу.
совсем не приспособлены для хождения по болотам, по мокрым склонам,
текущим оползням глины, - но тем не менее... и липкая жижа почему-то
не задерживается на атласе лакированной кожи. Поодаль, до половины
утонув в осоке, стоят рядком плакучие ивы - свесили желтеющие косы до
самой земли, изумленно глядят вслед.
китовом усе, на роскошь платья из розовой тафты, чья шемизетка сплошь
расшита соцветьями изумрудов и бриллиантов; а над всем этим
великолепием царит сияние жемчужных нитей в волосах. О, восхититесь! -
юная красавица стремглав бежит по кочкам и лужам, вишневым цветом
порхает над зарослями чертополоха, мотыльком огибая топкие места,
смеясь над растопыренными колючками терновника...
себя здесь, в Порубежье.
деревянные столбы. Длинная, бесконечная вереница; каторжники бредут по
этапу. Сочувствую: бывшие деревья, мы с вами одной крови, пролитой на
потеху врагам. На столбах рядами натянуты жилы из металла, украшенные
стальными репьями. Ржавчина густо испятнала ограждение, запеклась
повсюду бурой коркой, и нижний ряд жил тонет в грязи, сливаясь с ней.
По ту сторону - опять болота, холмы, деревья и сухой кустарник. Все
так же, как и здесь, но красавица в бальном платье смотрит вдаль с
тоской во взоре. Ей смертельно хочется туда, за жилы из металла, за
рукотворный репейник.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Зыков Виталий
Гюго Виктор
Быков Василий